Однако! Санитар, ватник, иномарка – дежавю! Я надавил на покосившуюся деревянную дверь, она со скрипом открылась.
– Ты куда? Полшестого уже, а мы до четырех работаем! – крикнули мне в спину.
– Знаю, – бросил я и попытался войти, но наткнулся на коренастого мужичка, загородившего весь проем.
– Ну, так куда прешься? – хриплым голосом спросил он. Одет он был в грязноватый халат, бывший когда-то белым. На плечи накинут ватник. Пахло, впрочем, от него не перегаром, а довольно приличным одеколоном.
– К Богдану Ильичу, – ответил я, отодвигая его в сторону. Хамство – это такая же неотъемлемая часть россиянина, как сумка с долларами в сериале 90-х.
– А, – ухмыльнулся он, – к Франкенштейну!
На втором этаже воняло сильнее, чем на первом, на третьем – сильнее, чем на втором, и все двери были закрыты. Я вновь спустился на второй этаж. На площадке было две двери. Та, на которой висел амбарный замок, меня не интересовала. Я еще раз попытал счастья и толкнул посильнее другую дверь. Она неожиданно распахнулась… Прошу прощения, но по-другому не скажешь, – в лицо мне ударила жуткая вонь. Я поинтересовался, есть ли кто живой, и вошел.
Глаза еще не привыкли к темноте, но я уже понял, что попал явно не туда. Помещение едва освещалось лампой синего света, висевшей над входной дверью. В мерцающем ультрафиолете были видны несколько мраморных столов, расположенных в ряд. Железные каталки, на одной из которых горкой лежали тряпки, возможно, белого цвета, но в темных пятнах. Из шланга, брошенного на полу, тоненькой струйкой текла вода. От кафельных стен веяло холодом. В секционном зале была тишина. И только где-то на улице выла собака.
Нет, никакого страха у меня нет. Даже пульс не участился. Только немного неприятно. У каждого нормального человека возникнет чувство брезгливости в подобном месте. Покойников здесь разделывают – ну и что? Анатомический театр. А мертвые не кусаются! – рассуждал я про себя и развернулся, чтобы уйти…
На этой двери не было пружин, чтобы мгновенно захлопнуться. Она, издавая истошный стон своими голосовыми связками в виде проржавевших петель, стала медленно закрываться.
Я начал понимать, что происходит, только когда отскочил от «ожившей» двери и ударился об угол стола. Сердце даже не колотилось, а, провалившись куда-то в живот, ухало редко и сильно! Я замер в нелепой позе – голова вжата в плечи и руки застыли над головой. Словно маленький мальчик, ожидающий затрещины.
Опустив руки и распрямившись,