Там по-прежнему светило солнце и было тихо. Золотистая пыль плыла и падала в негасимых лучах вечности, льющейся из окна. Я по-прежнему чувствовал себя потерянным, но теперь у этой потерянности был привкус сиротства, малолетней незначимости и детского повиновения большому миру. Поэтому я просто уселся на сиденье и впустил в себя окружающий покой и безмятежность. Память возвращалась ко мне, но теперь она будто намагничивалась на новый стержень. Я будто бы был ребенком, которому рассказывают, что его ждет впереди – вот, наверно, самое подходящее описание моего состояния тогда. Постепенно смятение внутри меня разгладилось и сразу позабылось, уступив место радостному спокойствию. Капля за каплей я наполнялся ощущением чего-то хорошего впереди, и когда в конце вагона открылась дверь, я уже не боялся ничего, что могло быть за ней.
В вагонном проходе появился человек. По виду из той исчезнувшей торгово-железнодорожной касты людей, что в мужской ипостаси продавали сканворды и лающих собачек, а в женской – пуховые платки. Он плавно приближался ко мне, точно не шел, а плыл на прозрачном плоту. На плече у него была сумка, довольно тяжелая с виду. Поравнявшись с моим отсеком, человек сбросил сумку и сел напротив.
Самым странным было в нем то, что ничего нельзя было сказать о его внешности. То есть совершенно точно у него было лицо, но его черты не подчинялись моей памяти, распадаясь на полпути к ней. Я как будто успевал забыть их прежде, чем они достигали моего сознания. Единственное, что мне удалось уловить – это посланная улыбка. Движения губ я не видел, но внутри меня возник эмоциональный отклик именно такой амплитуды, как если бы мне искренне улыбнулись.
Человек расстегнул сумку и принялся раскладывать ее содержимое на столе. Оказалось, что он нес игрушки. Ими очень скоро был уставлен весь стол. Машина, пистолет, неестественно живая барби с влажными глазами, детские карты, детское лото, набор юного доктора, резиновая уточка, восьмицветная ручка и даже солдатик – по виду тот самый, утерянный мной. Не помню как, но я понял, что мне нужно выбрать одну игрушку. Выбор должен был идти от сердца, «куда рука сама потянется», как говорили мне в детстве. Я почти схватил солдатика, но вдруг рука передумала и, словно нащупав настоящие нити наития, потянулась в иную сторону. Пальцы опустились на сетку, внутри которой лежала детская пирамидка – маковка,