Правда, лет через двадцать дочь сама ужаснется тому, что наговорила о человеке, чья кровь течет в ее жилах.
– Мой отец расстрелял бы меня за это, – сказала Светлана в интервью немецкому журналу «Шпигель» в 1958 году.
Посмотрим же, что пишет дочь, любившая родителей «зрячей», не прощающей изъянов любовью:
«Мать страстно, верно любила отца. Она шла с ним рядом, как маленькая лодка, накрепко привязанная к огромному океанскому пароходу, бороздящему бешеный океан.»
Старалась соответствовать – не роли первой дамы в государстве, это ее как раз тяготило, а громадности «парохода». При немыслимой своей загруженности – семья, учеба, работа плюс обязанности жены первого человека в стране – Надежда умела выкроить время и для уроков французского, и для занятий музыкой. Она «старалась так, что сама не заметила, как росла и росла, и становилась серьезным, умным, взрослым человеком. А потом, должно быть, что-то и больше стала понимать, чем он сам». Так пишет Светлана Аллилуева.
Отсюда иссушающая горечь, отравившая ее последние месяцы, дни. Это было разочарование в первой и последней – единственной любви. Отчего жизнь вдруг показалась бессмысленной. В последние годы Надежда серьезно думала о разводе. Няня, занимавшаяся детьми, слышала, как она потерянно жаловалась подруге:
– Все надоело, все, даже дети.
Но ей уйти от мужа – было нереально. Коммунистическая партия, как Ватикан, не одобряла разводов. Развестись можно было только по политическим мотивам. Развод с «врагом народа», например, партия поощряла.
Писатель Юрий Нагибин узнал эту среду изнутри. Одной из его жен в 40-е годы была дочь крупнейшего московского «красного директора», изображенного писателем в автобиографической повести «Моя золотая теща» под именем Звягинцева. Вот каким открылся писателю цвет партийно-хозяйственной номенклатуры:
«Признаться, я так и не разобрался в моральном кодексе этих людей, вернее, их среды, ибо в нем, в этом кодексе, причудливо уживались всевозможные табу чистых сердцем и разумом дикарей с такой моральной свободой, о которой я прежде не подозревал. Если упрощенно, то разрешлось почти все, но под покровом внешней респектабельности. Как потом выяснилось, многие друзья Звягинцева имели вторую семью – с квартирой, детьми, налаженным бытом. Об этом не говорилось вслух, если же случайно упоминалось, то не осуждения ради, а как данность. Но уйти к другой женщине и создать с ней новую семью считалось не просто аморальным, а преступным – злодейство, извращение, забвение всех человеческих приличий и норм. Негодяй изгонялся из среды».
Сколько браков не распалось из-за страха испортить карьеру! Но и сколько взаимной ненависти копилось в расчетливо сохраняемых семьях, зоологической ненависти! Иногда казалось, ее можно потрогать руками, я знала несколько подобных брачных союзов.
Развод же в семье «богочеловека», которого вся страна благодарит уже за одно то,