Затем стало сложнее – заставляли пришить к одежде. Неоднократно мы прятались в подвале, ожидая погрома. Я помню, что этот человек, который построил лаз в подвал, рассказывал, что немцы Москву не взяли, что наши наступают и вот-вот возьмут Харьков. С нашей большой родни, проживавшей в Дунаевцах, осталось только 4 человека. Все остальные погибли в шахте в мае 1942 года. У мамы была большая родня. И вот наступило 18 октября 1942 года. В лагерь вернулась рабочая бригада, копала большие длинные ямы. Им сказали, что эти ямы для буртов под картофель. Это было на окраине села Чаньков, в 4-х км от Дунаевец, Место называется Солонынчик. Эти люди и рассказали, что ямы для евреев и будет погром. Вот тогда 18 октября вечером, уже было темно, гетто усиленно охранялось, люди ожидали, что 19 октября будет погром. Мы сидели, в комнате и мать, обращаясь ко мне, сказала: «Карл, хотя бы ты убежал, спасся и когда-нибудь отомстил бы за нас». Это были последние слова, которые я слышал от своей матери. Ни слова, не попрощавшись, я 18 октября 1942 пролез под проволокой и исчез в темноте. Часовой меня не заметил – моросил дождь. Часов в 11—12 вечера, я пришел в село Горчичную и постучал в дом к тому ветеринару, который на муку выменял у моей матери валенки отца. Они меня впустили в дом, и я ночевал в них. Из дома меня не выпускали, боялись, что увидят соседи. 19 октября, днем в селе уже знали, что в Дунаевцах погром. Меня строго предупредили из дома не выходить, прятали меня под печью, а ночью клали спать на печь. Это было 20 октября 1942 года. И вот ночью, часа в 2—3 раздался стук в окно, меня тут же отправили на печь и когда открыли дверь – в дом вошла еврейка, тоже их знакомая учительница младших классов Дунаевецкой школы Койшман Елизавета Семеновна. В нее сзади на спине была маленькая дырочка – входное отверстие от пули, а впереди была оборвана часть левой груди. Она вошла и упала. Здесь нужна была и моя помощь. Мы ее положили на скамейку, и ветеринар начал обрабатывать рану. Ему помогала жена Мария. И вот, когда Елизавету Семеновну перевязали, ко мне обратились хозяева и сказали, что двоих они держать-прятать не смогут и что я должен уйти. Как только начало светать, я покинул дом своих спасителей, которые прятали меня двое суток. Куда идти? Начало светать, я почти разутый и раздетый – холодно. И вдруг я услышал, что кто-то рубит дрова, пошел на стук топора, смотрю – здоровый мужик рубит дрова, в сапогах и нижней рубашке. Я спросил, можно ли войти, но тут на пороге появилась женщина, видимо его мать, и она меня впустила в дом, причитая: «Что это делается на свете?». Она посадила меня к столу, нарезала хлеба, подал целую миску борща, и я начал есть, а она все плакала. Во дворе стучит топор, а я все ем. Хозяйка дала мне есть кровяную колбасу, и тут входит в дом тот мужик, что рубил дрова. Он оделся, подошел ко мне и говорит: «Собирайся, жидок» Передо мной, в форме полицейского, стоял мужик, что дрова рубил. А его мать принесла мне целую тарелку кровяной колбасы. Я надел свое пальто без карманов
