Пилат решительно подхватил свою накидку, перебросил через плечо и дал знак рабу выводить коня.
– Возьми его с собой для охраны, – посоветовала Клавдия, кивнув головой на слугу. – Опасно сейчас в Риме…
– Обойдусь. – Понтий принял от слуги меч, вышел за ворота и легко, тренированным прыжком бывалого воина залетел в седло.
Пустынная улица квартала знати, на которой стоял его дом, казалась необитаемой. Освещенная светом звезд и луны, повисшей как светильник на безоблачном небе, она, казалось, была остатком города, из которого жители сбежали, предвидя вторжение римлян. За этой мыслью Пилата последовала, как подцепленная крючком, другая: для множества рабов, привезенных из разрушенных римской армией городов, не нашлось применения ни на земле, ни в ремеслах. Бесполезные в хозяйстве, отпущенные на свободу, без средств к существованию, не имея шансов найти оплачиваемую работу, они бродили днем по накаленным солнцем улицам города, занимаясь попрошайничеством и мелким воровством, а ночью искали возможность ограбить возвращавшихся поздно прохожих или вламывались в дома состоятельных людей. В кварталах знати редко кто из них отваживался промышлять: там наверняка наткнешься на конный или пеший патруль. Но были и такие, которые ничего не боялись. Доведенные до отчаяния голодом, презрением окружающих и ожиданием скорой смерти на грязных, вонючих улицах бедноты, они шли на любой риск. Римская знать предпринимала все возможное, чтобы обуздать преступников. Одним из самых эффективных методов считалось зрелище, устраиваемое перед гладиаторскими боями. Осужденных на смерть выгоняли на арену, безоружных или слабо вооруженных, драться с дикими животными, которых свозили для этого спектакля из далеких стран: львами, леопардами, медведями и быками. Жадная до кровавых зрелищ толпа свободных римлян пьянела от вида разрываемого на части человеческого тела и звука его предсмертных мук. «Закон суров, но это закон», – гордо провозглашали те, кто приводил его в исполнение. «Плевать на ваш закон», – говорили грабители. Ведь многие из них раньше были воинами, взятыми в плен в рабство, и насильственная смерть была для них исходом самим собой разумеющимся.
Вдали, на перекрестке, промелькнули, как привидения, два силуэта и скрылись в переулке. Понтий коснулся локтем рукоятки меча и слегка сдавил пятками коня. Конь пошел быстрее, но не вскачь, ибо лабиринты бедных кварталов, по которым проезжал Пилат, не были приспособлены для быстрой езды. На нагретой за день солнцем каменной мостовой спали люди. Проплыл справа остов сгоревшего дома. Его обитатели сидели, сбившись в кучу, при свете лучин. На одной из площадей горел факел, в его слабом мерцании можно было различить четырех девочек, лет двенадцати – тринадцати, улыбавшихся всаднику заученной улыбкой проституток. Даже при слабом свете пламени Пилат рассмотрел, что это девушки с востока: прямые темные волосы, миндалевидные глаза, длинные носы… Ему показалось, что у самой младшей