Миновав подсобные помещения, он двинулся по первому этажу, неслышно скользя мягкими башмаками по мраморным плитам, к комнатке, где ютилась его возлюбленная. Ему показалось, что Пантасилея приоткрыла дверь даже чуть раньше, чем он успел поскрести в нее пальцем, подавая сигнал, что он уже на месте. Виделись они не часто. Только, когда монна Лукреция навещала отца и братьев в замке Святого Ангела. И только в те немногие случаи, когда брала с собой Пантасилею. По началу они несколько раз обменялись с ней взглядами, когда девушка оказывалась на замковой кухне. У нее были зеленые глаза. Это первое, что приметил Зафир, когда увидел ее. Потом мягкий изгиб бровей, которые были темнее ее светлых с рыжиной волос, заплетенные в косы и собранные на затылке. Прямой аккуратный нос, мягкий чувственный рот и округлый подбородок. Когда она улыбалась, на щеках появлялись ямочки, а редкая россыпь веснушек довершала ее облик, придавая коже лица какую-то особую прозрачность. Будь он художником, как тот мастер, что с недавних пор поселился в замке, расписывая интерьеры апостольских покоев, он бы обязательно нарисовал бы портрет Пантасилеи! Так считал Зафир, ловивший ответные взгляды служанки Лукреции Борджиа.
По началу девушка лишь скользнула по нему глазами, потом чуть дольше задержала на нем свой взор и, наконец, взглянула на юношу вопросительно. Зафир не настолько был опытен во всех этих переглядываниях с девицами. Да и на кого был смотреть ему в замковой кухне?! Ну уж не на раскрасневшихся же от жара печи поваров, крепкими сноровистыми пальцами ощипывающих кур и каплунов, месивших жилистыми руками тесто. Или на дебелых прачек, орудовавших рубелями для стирки белья, выколачивая его так, что пот струился под рубашкой, стекая тонкой струйкой к расплывшимся грудям? Пантасилея, в отличие от простых прачек да кухарок, что сродни были дородным караваям, которые они пекли, представлялась Зафиру изысканным лакомством. Как миндаль в меду, который он ей приносил, завернув в белоснежную тряпицу, или апельсиновые и лимонные цукаты. Он сам любил сласти, перепадавшие ему изредка с хозяйского стола, приберегал их, чтобы побаловать свою возлюбленную. Он бы принес ей и веточку цветущего миндаля, если б удалось сохранить его свежесть до столь позднего свидания. Но цветы для него были еще большей роскошью, нежели горсть сладких орехов и фруктов, которыми он угощал Пантасилею.
При слабом мерцании свечи, в полутемной своей каморке, Пантасилея казалась Зафиру еще красивее, чем при свете дня, зелень ее глаз глубже, чуть припухлые губы еще желаннее. Чтобы скрыть свое волнение, он принялся рассказывать всякие забавные истории из жизни замка. Правда, кругозор повара был невелик, ограничивался лишь кухней, да залом для трапез, куда его, приодетого для появления перед самим Родриго Борджиа и его приближенными, время от времени выпускали. Зафир в лицах и довольно живо показывал свое окружение, представляясь то главным папским кухарем