– Что? – Она удивленно смотрит на него.
– Ничего.
Ветер шуршит в колосьях, и невольно складывается впечатление, будто пшеница о чем-то шепчется с небом и солнцем, разбалтывая скромные секреты влюбленных. Птиц, правда, не слышно, – да и откуда им тут взяться? Зато есть облака – кучерявые, ленивые, принимающие самые различные очертания в зависимости от угла зрения и разыгравшейся фантазии.
Но мужчина не хочет смотреть на облака. Все его внимание поглощено женщиной. Ямочки на щеках, янтарного цвета глаза, в которых искрится молодость и любовь, еле заметная россыпь веснушек и причудливой формы родинка на шее. Эта женщина больше не эфемерный образ, каковым он привык ее считать, нет. Теперь она реальна.
И, все еще предчувствуя неладное, он вновь касается ее плеча, ощущает бархатистость ее кожи.
– Да что с тобой?
В голосе нет раздражения, наоборот, ей нравится, что он вот так до нее дотрагивается – настороженно, трепетно, будто она и не человек вовсе, а какой-то мираж. Да, когда-то она действительно была для него миражом – размытым изображением на опаленной черно-белой фотокарточке. Но ведь теперь она с ним, рядом, сидит и кормит его свежеиспеченным хлебом, поит молоком. И вместе они наслаждаются этим солнечным днем. Этой свободой. Этой тайной мечтой, внезапно воплотившейся в реальность.
Мужчина глотает из протянутой кружки.
– Холодное, вкусное, – говорит он, вытирая губы. – Давно я такого не пил.
Женщина не отвечает. Пришла ее пора любоваться им, и от одной только мысли, что все происходящее не является очередным мучительным сновидением – бессмысленным и пугающим, – ей хочется смеяться…
А далеко на западе идет война.
– Ты же вернешься? – помрачнев, спрашивает она.
– Вернусь.
– Честно-честно?
– Я верю, что Господь на нашей стороне. А значит, мы обязательно победим.
Женщина отводит взгляд, вспоминая недавний сон, в котором, как ей кажется, она видела Бога – злого, уставшего, равнодушного к бедам людским.
– Но если Бог за нас, – тихо произносит она, – кто тогда против нас?
Он молча пожимает плечами.
– Ты правда вернешься? – вновь спрашивает она.
– Обещаю.
Она опускает голову ему на колени, щурится от яркого солнца. Подняв руку, ласково гладит мужчину по щеке. Он в ответ нежно сжимает ее ладонь, касается губами запястья.
– Когда ты вернешься, – шепчет она, – нас будет уже двое. И мы будем тебя ждать.
Сердце томительно ноет в груди от осознания, что вечно этот день длиться не может. Мужчине все равно придется уйти. Так надо.
– Люблю тебя.
– А я тебя, – улыбается она и закрывает глаза.
Невидимый, я нахожусь там, вместе с ними. Я – энергия, бурлящая в их крови, сплетающая воедино их души; я – это их чувства друг к другу, их страх перед неизвестным будущим. Мне же, напротив, будущее известно. Я знаю, что эти двое, как и все остальные, погибнут через два месяца, в тот день, когда будет уничтожена их цивилизация. Я все знаю, но волнует меня лишь…
***
Обыденность.
Это крайне премерзкое слово, неприятно режущее слух и коробящее сознание. Вы можете не согласиться, но я считаю, что обыденность куда сквернее, нежели все эти боли, страдания, одиночества и прочие беды, на которые так любят сетовать люди. Всевозможных слов тут можно насобирать уйму, но в моем представлении обыденность – она же повседневность – было и остается худшей из бед.
Почему?
Да потому, что все вышеперечисленное несет в себе хоть какую-то эмоцию, а ведь важна именно эмоция! – ее исключительная красочность, ее обжигающий свет, но никак не ее унылая трактовка. Обыденность же порождает скуку, тотальное бездействие, ужасающее ничто (собственно, обыденность и является прямым ответом этого самого ничто на всякую попытку ему противостоять). Забавно, но даже боли и страдания со временем себя изживают, лишаются изначально заложенной в них спасительной эмоции, желанного чувства бытия. Так или иначе, но они тоже связанны с обыденностью, косвенно или напрямую из нее вытекают, либо же переходят в нее. Все и всегда.
Как любил или любит или еще только полюбит говорить Люций Лукумон: «Детка, всему виной причинно-следственная связь».
Вам интересно, кто такой Люций Лукумон? Да я и сам пока что не в курсе. Только что выдумал это имя, как и его носителя, как и весь период бытия (жизненного цикла?) последнего: на свет появился тогда-то, свое первое сновидение постиг тогда-то, оригинальными мыслями обзавелся тогда-то, отыскал себе спутницу и был сожран ею во время соития – тогда-то. Итогом же всего периода бытия Люция Лукумона явилась или только еще явится все та же обыденность.
А что позволяло – и позволяет – мне считать свое бытие необычным?
Как