В этот томный вечер многие учителя (все женщины, поскольку послевоенная советская школа превратилась в бабье царство) под тем или иным благовидным предлогом задержались в школе и осели в учительской. Всем захотелось воочию увидеть этого свежеиспечённого генерала, о котором в Городе весь этот год шло столько разговоров, но ни одна из них побеспокоить его, как это сделала Елизавета Николаевна, не осмелилась. В принципе все школьные проблемы генеральских детей всегда решала его жена, которая к тому же была бессменным председателем школьного родительского комитета и непосредственно участвовала в жизни школы.
Ровно через двадцать минут после назначенного ранее времени Константин Витальевич вошёл в учительскую. Вошёл, увидел, победил. Буквально с первого взгляда он покорил всех женщин, покорил своей мужской красотой, военной выправкой, обходительными манерами и внешним благородством, тем, как поклонился коротким движением головы и поздоровался со всеми. Молодой генерал, конечно, не относился к тем мифическим существам, которые только своим появлением вводили человека в глубокий транс или взглядом обращали в соляной столп, но когда он спросил Елизавету Николаевну, ему никто не ответил, даже сама Елизавета Николаевна не отозвалась. Константин Витальевича это не смутило, он безошибочно выделил из этой тусклой толпы учительниц Елизавету Николаевну, подошёл к ней и извинился за опоздание, полностью обезоружив её:
– Прошу простить, Елизавета Николаевна, что вам пришлось из-за меня задержаться.
– Да, конечно, – несколько рассеянно ответила Елизавета Николаевна, уже совсем растерявшись от такой великосветской учтивости, и тут же ко всеобщему разочарованию предложила пройти в класс, чтобы никто не мешал их разговору.
Константин Витальевич галантно пропустил её вперёд и вышел следом. Елизавета Николаевна никак не ожидала увидеть вместо грубого, обрюзгшего, с кубической фигурой солдафона такого блистательного, высокого, богатырского сложения молодого офицера. Она была готова встретить самодовольство, барское пренебрежение и даже хамство, однако Константин Витальевич ничем не подчёркивал своё превосходство и своё высокое положение, хотя и не был лишён величия и чувства собственного достоинства, но в нём напрочь отсутствовало то холодное высокомерие и спесь, каким отличалась его жена. Когда же он заговорил, когда посмотрел на неё,