– Олешек меня донесёт, если что-то случится, правда, Олешек? – спросила она меня, и я кивнул. Зная мамин характер, Савичевы были вынуждены отчалить, а мы погрузились в подъехавшую железную коробку с окнами и поехали домой.
В городе очередной раз произошёл отмыв денег. Так мама и сказала, когда услышала, что вместо нормального диктора теперь остановки объявляет записанный на кассету прямо поверх старой записи гугл-переводчик. Слова, обезображенные электронным акцентом, сливались в мутную кашу, и совсем невозможно было понять, какая остановка следующая. Я даже вслух пожалел туристов и гостей города.
– Слава богу, у нас их немного, – мрачно сказала мама. – Расстраивают они меня. И ты расстраиваешь. Кстати, на.
Она достала из сумочки сигареты и протянула их мне.
– Бери. Всё равно же купишь опять, если захочешь, взрослый парень. Хоть деньги сэкономим.
Я почувствовал, что краснею. Мне захотелось поблагодарить маму за то, что не устраивает глупых разборок, но вместо этого почему-то спросил:
– И давно он в тебя влюблён?
– Кто? Ваш директор? Да одновременно с твоим папой за мной ухаживали, знаешь. Но твой папа сердечнее был, добрее.
Мамино лицо опять помрачнело. Она разглядывала яркие киоски, голубей, сновавших на остановках, старые деревья и немногочисленных в это время прохожих, но мысли её явно были не с картинами за окном.
– Удивительно, – наконец сказала она. – Когда меня нашли тогда, весь город радовался, что я не погибла!
– Мам, не надо.
– Все же знали про этого маньяка, и твой папа тогда очень помог, а всё же вот ходят, критикуют, наглости хватает намекать…
– Может, потому и критикуют, мам.
Она обернулась ко мне.
– Не говори так. И вообще, двигай задом. Нам сейчас выходить.
Только сейчас я заметил, что за окнами начинается ограда знакомого кладбища.
Мама точно была немного пьяна. Когда автобус остановился в полуметре от остановки, и прямо под ногами открылась широкая лужа, мама прыгнула – и, приземлившись, упала.
Я перешёл лужу вброд. Совсем была мелководная.
Мама сидела в своё шикарном красном платье прямо на асфальте и, охая, трогала левую лодыжку.
– Болит? – спросил я.
– Потянула. Дура, – сердито ответила она. – Теперь точно всё накрылось!
Я помог маме встать. Она попыталась идти сама и чуть не упала снова, тогда я подставил плечо и мы захромали к дому вместе: идти-то было три минуты.
– Олешек, так и не спросишь меня, что это за хахаль?
– А смысл? Потом придёт другой. И мне опять придётся привыкать.
– Вот ещё! Ай! – мама случайно встала на левую ногу, задохнулась и закашлялась. Мы остановились. – И… кх… ты туда… кх… же! Думаешь, что я ветреная и несерьезная, да?
– Нет.
– Нет,