лишь, развалясь, коньяк армянский пьет,
о радио армянском анекдотит.
А тот вам русский брат,
кто смог понять
весь путь ваш страшный,
все резни и бойни,
кто вашу боль сумел в себя принять,
как если б это было русской болью.
Мы с вами вместе
знали столько бед
и вместе гибли мы на поле брани.
Когда есть братство честное,
то нет
ни младших
и ни старших —
просто братья.
И потому —
как отнятый мой брат,
неоторвимо и неотрубимо
с мольбою и укором Арарат
зовет меня,
как будто армянина.
И верю я —
настанет день,
когда
границ не будет —
только арки радуг,
исчезнут в мире злоба и вражда,
и я прижмусь щекою к Арарату.
А если нет —
лишь бы хватило сил!
Пусть надорвусь,
пусть мой хребет дробится, —
я Арарат на плечи бы взвалил
и перенес его через границу…
«Всех, кто мне душу расколошматили…»
Всех, кто мне душу расколошматили,
к чертовой матери,
к чертовой матери.
Буду по северным кочкам,
лесочкам
душу мою
собирать по кусочкам.
И у Аленушкиного болотца
может, срастется,
может, срастется…
«Однажды оглушила громом драма…»
Однажды оглушила громом драма
пожарника —
большого графомана.
И всей стране —
от края и до края
читал он,
сотрясая каланчу:
«Эй, люди-люди,
я вас презираю.
Я быть над вами,
серыми,
хочу!»
Фатальной неуслышанностью ранен,
хотя вещал почти что с облаков,
он был своей непонятостью равен
всем гениям
всех мыслимых веков.
И только возникало подозренье,
когда он издевался над людьми,
что все это красивое презренье —
лишь громкий крик
почти немой любви…
1966
Эстрада
Проклятие