Ты отчужденно и ненастно
глядишь – почти уже как враг,
и я молю тебя напрасно:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
И все тревожней год от году
кричат, проламывая мрак,
душа – душе, народ – народу:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
«Выстрелами море запугав…»
Выстрелами море запугав,
топают в пахучий камбуз тяжко
зверобои в алых сапогах.
Вслед Аниська – рыжая дворняжка.
Суп разлив запаренным парням,
кок несет в тарелке корм Аниське.
Хорошо сидится вместе нам
в камбузе – в локальном коммунизме!
Говорить свободно – не грешно,
как макать чеснок в одну солонку.
Все нормально. Так и быть должно.
Истина, понятная ребенку.
Все белуху били наравне,
все один и тот же суп хлебают.
Как-то и не думается мне,
что на свете сволочи бывают.
Странны мне и зависть и корысть.
Подлецы – загадочные лица.
Все помрем – зачем друг друга грызть?
Все помрем – зачем же сволочиться?
Если кто-то к чину и рублю
тянется, кого-то подминая,
этого не то что не люблю, —
честно говоря, не понимаю.
Может быть, я самоупоён,
может быть, я просто слишком молод,
в миропонимании моем
уместиться сволочи не могут.
Уж такое мне оно дано!
«Узкое» – мне кто-то скажет колко.
Узкое, но чистое оно,
будто бы матросская койка.
Белые ночи в Архангельске
Белые ночи – сплошное «быть может»…
Светится что-то и странно тревожит —
может быть, солнце, а может, луна.
Может быть, с грустью, а может, с весельем,
может, Архангельском, может, Марселем
бродят новехонькие штурмана.
С ними в обнимку официантки,
а под бровями, как лодки-ледянки,
ходят, покачиваясь, глаза.
Разве подскажут шалонника гулы,
надо ли им отстранять свои губы?
Может быть, надо, а может, нельзя.
Чайки над мачтами с криками вьются —
может быть, плачут, а может, смеются.
И у причала, прощаясь, моряк
женщину в губы целует протяжно:
«Как твое имя?» – «Это не важно…»
Может, и так, а быть может, не так.
Вот он восходит по трапу на шхуну:
«Я привезу тебе нерпичью шкуру!»
Ну, а забыл, что не знает – куда.
Женщина молча стоять остается.
Кто его знает – быть может, вернется,
может быть, нет, ну а может быть, да.
Чудится мне у причала невольно:
чайки – не чайки, волны – не волны,
он и она – не он и она:
все это – белых ночей переливы,
все это – только наплывы, наплывы,
может, бессонницы, может быть, сна.
Шхуна гудит напряженно, прощально.
Он