Когда у матери живот заметно прибавился, отец взял ее за руку и вечером, чтобы мало кто видел, повел на край городка Айленда, к дому, где жила старая ведьма. Ее даже никто не знал, как звать. Жила она одна в ветхом доме, рядом был запущенный сад, на цепи злая-презлая собака. Старуха догадалась, зачем пришли, обвила плавающим взглядом мать Марту, ушла в свою хижину. Вскоре появилась с кружкой в руках.
– Пей,– сказала она беременной, подавая дрожащей рукой зелье.
Марта пила с отвращением зеленоватую жидкость, а слезы градом катились из глаз… Только хотела оторвать губы от кружки, как увидела каменное лицо и злобный взгляд мужа. Еле допила зелье. Пошла со двора шатаясь, лишенная сил. Тошнота подступала к горлу, мучительно и больно было, обида душила. Плыли дома, улица еле различалась. Зажимая рот платком, она с трудом добралась до своего крыльца. Ночью началась рвота. Марта бегала в сад, хотела избавиться от ведьминой отравы. Она ругала мужа, ведьму и себя. От боли плод там, внутри, перестал подавать признаки жизни. И ей становилось еще обидней, страшнее: ведь она тоже невольная участница убийства!.. Так заслуживает ли она уважения людей и милостей божьих? Грех, грех, страшный rpex! Марта терзалась, казнила себя, но не могла ничего поделать.
Еще два раза Говард брал жену за руку и водил вечерами к старой ведьме. Марта пила отраву, страдала, молилась, отмаливала грех, но подчинялась. За страшное зло возненавидела мужа и ведьму так люто, как ненавидят кровных врагов.
– У Стоутбергов не будет больше детей!– отрезал Говард.
Но через три месяца родился мальчик. Он был хилый, недоношенный, одна кожа. Говард был взбешен, обвинял жену в обмане, лжи, в чем только мог.
– Ты специально затягивала живот, чтобы скрыть беременность! – кричал он. – Пустила на свет недоноска! Отнеси его и закопай! Он не жилец! Мук от недоноска примешь. Семье обуза. Мало тебе четверых ублюдков! Так ты еще умудрилась пятого…
Но господь сохранил малыша для каких-то земных дел. Его тельце постепенно набирало вес. Он словно в отместку отцу, хорошел день ото дня. А через три месяца стал настоящим разбойником, жадно впивался в материнскую грудь, опустошал ее полностью.
Марта радовалась, молилась, боялась за бедного мальчика.
А старая ведьма, узнав, что ее пациентка благополучно разродилась, не пожалела сил, приползла на другой конец городка, чтобы своими глазами убедиться в неудаче. Почему не подействовало зелье? Помогало во многих случаях, а тут произошла осечка. Она посмотрелся на мальчика, коснулась
пушистой головки, притворно вздохнула, повернулась и уползла к себе.
Рон жил, подрастал, не подозревая о своих утробных приключениях. Он унаследовал от матери приятное, чуть смугловатое личико, темные с завитками волосы, пурпурный цвет глаз.
Когда ему исполнилось шесть лет, он уже начал сознавать свою прелестную особенность. Тут вскоре в Айленд приехали родственники – тетя Сузи с дочерью лет четырнадцать. Звали ее Лера. Тогда было непростое время, никто парадных приемов не устраивал. Поугощали, чем господь послал, поохали о житье – бытье, решили отдохнуть. Лера все время липла к Рону, забавляла его, восхищалась миловидным мальчиком. Старшие определили их в отдельную комнату с маленьким окошечком. Лера обнимала Рона, целовала, целовала и смеялась. А ему и самому хотелось, чтобы им восхищались. Он уже знал, что нравится всем, кроме отца, который относился к нему со злобной настороженностью. Но Лера, Лера!.. Откуда только набрала она столько ласковых нежностей? Она заласкала Рона. Затем они прилегли на кровать. Лера продолжала щекотать, дотрагиваться до его пустышки. Рон упивался вниманием Леры, закатывался от смеха. Лера чмокала его в щечки, в животик, целовала пальчики, затем взяла его ручонку, притянула к себе.
– Поцелуй меня, ну, поцелуй! – нежно шептала она.
Рон никогда не целовался, не знал, как это делается и зачем.
Он лизнул Леру в щечку, шмыгнул носом, продолжая смеяться. Ему было весело, легко с Лерой. Он впервые почувствовал, что от нее исходит какой-то приятный-приятный запах, молочно – благостный, не похожий ни на какой другой. Такого родного, теплого аромата он не ощущал раньше. Это было благостней, чем, когда лежишь и млеешь на солнце. Мрачные занавески на окне, стены стали такими красивыми, а Лера – родной и близкой.
Разнеженный, горячий от Лериных прикосновений он начал забывать себя. Лера тормошила его, обнимала, прижималась, дрожа всем телом, а он вырывался из объятий, убегал в другую комнату.
Гости все еще отдыхали, уткнувшись в подушки. Тогда Рону снова
захотелось вернуться к Лере. Он тихонько приоткрыл дверь, заглянул в комнату и увидел, что Лера плачет. Слезы текли по щекам, и она их не стеснялась. Темные волосы Леры были всклокочены, горячие слипшиеся губы что-то шептали. Она повернулась, когда он вошел. Он приблизился к ней, обхватил ее ручонками,