Следующий этап – отрицание. Я не буду привыкать, чтоб система не проглотила меня. Не дам затянуть себя в эту трясину. И, вроде, держишься в стороне, стоишь как-то даже особняком, но вот ты уже перенимаешь жаргонные словечки, вот ты уже плюешь коротко через зубы на асфальт. Вот ты уже боишься сказать по совести и вслух, а вдруг услышат, доложат, передадут? И постепенно ты становишься одним из всех, тянущим лямку, влачащим существование свое в людском стаде, ряженом в одинаковую робу, с лицами печальными, как проталины по весне.
Лет через пять приходит понимание того, что надо бы это принять. Просто принять, как данность, как известную величину в задаче. М. надо пробыть в пункте А 10 лет. Если М. будет хорошо себя вести, то М. может пробыть в пункте А чуть меньше, 7,5 лет. Что нужно сделать М., чтобы вести себя хорошо? Заткнуться. Закрыть рот на замок, и спрятать гордость в карман. Лишние слова и попытки разобраться по справедливости приводят к печальным результатам. Лучше б помалкивать, да обзавестись не ложной скромностью, дабы не вызвать праведного гнева власть предержащих на свою нечесаную голову. Но здесь опять сложность. Молчать – трудно. Гордость – выпирает. Скромности – ни на йоту не прибавилось. Маска. Единственный вариант – надеть маску. И уже из-за нее, через прорези глаз узкие выглядывать верный путь. Хорошо, что мне хоть выглядывать ничего не приходится, я иду интуитивно, я иду на Восток.
Мне тридцать два. В то воскресенье ночью был первый мороз. Мы проснулись в сказочном царстве. В замороженном лете. Все травы, цветы, колоски, лепестки – все заиндевело, и морозные иголки выросли на травинках и листве. Вместе с розовым рассветом все это сильно впечатляло, и радовало глаз, уставший бдеть за серостью. Мы шли по замерзшей дорожке, которая вчера еще состояла из жидкой грязи, а теперь, прихваченная льдом, она стала волшебной тропинкой через серебристое поле. Было так приятно попасть в этот созданный моментом микромир…
А приехала я сюда весной. Когда выезжала из зоны, была лютая зима: сугробы ростом с великана, мороз и солнце, трескучая походка по свежему насту, но, пока ехала, наступила весна, и в «Христианию» мы заезжали в футболках. Всю дорогу в казенном автозаке меня тошнило. Справа от меня лежал рулон «пятикопеешных» пакетов, а по левую руку – коробочка с монпансье. Впрочем, ни то не другое меня не спасло. Каждый толчок и колдобина выплескивались желтой желчью на колени джинсов. После трех часок беспрерывной тряски мы, наконец, приехали. В машине было человек восемь зэков. И никто никогда еще не был в подобном заведении. Мы проехали через ворота, припарковались возле какого-то здания, и нас стали выпускать. Аллея, обсаженная туями, розовые кусты, какие-то волонтеры с бейджиками на груди – да где я?
Я смотрю на свои ноги. На носы серебристых кроссовок, все в мелкую дырочку. На линолеум под ними. Эти ноги