Российская армия при царе-батюшке бывала бита неоднократно, проигрывала и сражения, и целые войны, то же самое можно сказать и о Красной Армии РСФСР и Советского Союза, но это не мешало жить крепко въевшемуся в массовое сознание русского народа мифу о собственной непобедимости. Все, что ему противоречило, просто не задерживалось в головах, скатываясь, как вода с навощенной бумаги. Это не война была, а так. Это мелочи. Это не по-настоящему. Это было при царизме. А вот Петр Первый! Вот 1812-й год! Вот Великая Отечественная! Но при этом всегда существовало и другое. Тщательно скрываемое даже от самих себя чувство собственной неполноценности перед мастерством, порядком, обустройством Европы. Перед ее деловой хваткой, лоском ее городов и гладью шоссе, блеском ее витрин и тучностью ее ухоженных полей. Перед тем, что они неизменно обгоняли Россию, делая то, что нам пока не по зубам, заставляя страну тащиться по своим следам, повторяя чужие «зады». Перед тем, что вещи европейской работы неизменно оказывались лучше, аккуратнее, красивее, сложнее, а в тех нечастых случаях, когда это было не так, они лучшими считались. Предел гордости, сделать: «Сукнецо не хуже голландского» – а о «лучше» уже и не думали. Так считали, в общем, все и всегда, хотя и хвастались, хотя и выискивали малейшие свидетельства своего приоритета, высасывали из пальца и всячески раздували, это не мешало молчаливому признанию: Европа умеет больше, Европа умеет лучше, Европа прогрессивнее. Европа более развита. А вот теперь кое-что изменилось.
Уже не одни только сырые идеи, что пришли в отдельные светлые головы, торчащие над убогим средним уровнем, как колоски на поле Фразибула, даже не отдельные уникальные образцы, сделанные на уровне шедевра усилиями всей государственной машины. Громадные серии сложнейших изделий, превосходящих мировой технический уровень и сделанных с безукоризненным качеством, без всяких скидок на условия военного времени. Скромная гордость мастера, тихо знающего про себя, что он – просто-напросто лучший, в своем роде не слабее гордости героя, когда он, не остыв от схватки, попирает тело поверженного чудовища. Да будь ты кто угодно, да пусть я вынужден повиноваться тебе: вот только ты не можешь, и никто не может, а вот я, я – могу!!! Теперь какой-нибудь механик мог по полному праву скривиться, сунувшись в нутро американского судового дизеля или в мотор английского самолета. А радист мог спокойно, никого не боясь, сказать, что у союзников рация – удобнее тем-то и тем-то, потому что знал: по основным характеристикам «РПП – 10» кроет ее, как бык – овцу. Это дорогого стоит. Гораздо