На полке стоял старенький проигрыватель, а рядом выстроились пластинки и синглы. В другом углу на столе примостился маленький телевизор – такой я только на картинке видел, в журнале. Его можно было выиграть, если участвовать во всяких конкурсах, когда ответы посылаешь по почте.
– Черно-белый, – Бригт перехватил наши взгляды, – этой настольной антенной он только НРК[2] ловит, а чтобы шведов посмотреть, надо вниз спускаться.
– Все равно круто, когда телик прямо в комнате, – восхитился Фруде.
Я взял электрогитару.
– Можно?
Бригт кивнул, включил усилитель, и комнату заполнил тихий гул. Я попытался изобразить несколько аккордов, но выходил какой-то скрежет. Видать, электрогитара – это не то же самое, что обычная, вроде той, что есть у меня дома. Бригт забрал у меня гитару, настроил ее и прибавил звук. Гул усилился. Он растопырил пальцы на левой руке так, как будто собирался взять G, но даже я понял, что это не обычный G.
Бригт вытащил из кармана плектр.
– Ты вроде по битлам фанатеешь?
Я кивнул.
Он провел пальцами по струнам, и в комнате не осталось места, куда не проникал бы этот сочный аккорд. Он до самых печенок пробирал. Из-за верхних высоких нот аккорд казался каким-то незавершенным, будто повисшим в воздухе.
Бригт вопросительно посмотрел на меня.
– A hard day’s night, – решил я.
Он кивнул, еще раз взял тот же аккорд и запел:
It’s been a hard day’s night, and I’ve been working like a dog…
Не Джон Леннон, конечно, и голос потоньше и хрипловатый, но спел хорошо. Последний аккорд повис в воздухе, после чего Бригт принялся перебирать струны. Как в оригинале.
– Круто! – похвалил я. – Можно попробовать?
Я взял гитару и уселся на кровать. Бригт показал, как правильно держать руку, но струны опять мерзко заскрежетали.
– Ты сильнее дави.
Я напряг пальцы так, что они побелели, снова ударил по струнам – и да, вот он! Волшебный аккорд. Тот самый, что, наверное, стал визитной карточкой битлов.
Фруде сел возле «хаммонда» и взял несколько аккордов. Я рот разинул от удивления: я столько раз просил его сыграть, но он всегда отказывался.
Сейчас он наклонился вперед, и пальцы его побежали по клавишам, а из «хаммонда» полилась простая выразительная мелодия, грустная, но красивая.
– Знаете, что это? – спросил Фруде, не прекращая играть. Я покачал головой. – Whiter shade of pale[3], – сказал Бригт, – классика.
Похоже, Бригт знал о музыке больше других, и мне стало стыдно, что я не в курсе.
Он взял бас-гитару и принялся подыгрывать. Как он, однако, шарит в музыке! После второго проигрыша Бригт запел:
We skipped the light fandango…
Фруде заулыбался, а Бригт продолжал:
A whiter shade of pale…
От этой песни мне почему-то сделалось грустно.
Потом