– Или наоборот, – вмешалась Арина. – Пускай вас перенесут к ней. Только и это бесперспективно. Пантеон есть пантеон…
Лоранна зажала рот ладонью, чтобы не фыркнуть. Я укоризненно глянул на Арину: что ты мелешь!
– Ну, я пошёл, – сунув папку в авоську, сказал бывший. – Заказал продукты в распределителе. Принесут, а меня нет, унесут обратно. – И, повернувшись ко мне, небрежно обронил: – Давненько, Лео, вы не даёте моих литературных опусов. Ни по телевидению, ни по радио. Неужто уровень у меня ниже, чем у Кости Хачаняна, а ведь его-то стихи у вас не залёживаются. У меня есть кое-что новое, те, кому я это показывал, одобрили. Мне хотелось бы выступить. Если надо, поговорю с Владимиром.
– Не надо, – сказал я. – Занесите, дадим в конце месяца.
– Спасибо, – поблагодарил он, и в его голосе послышалось подобострастие. – А то ведь мои читатели подумают, что я умер.
Он попрощался и, помахивая авоськой, ушёл.
– Гляньте-ка, как он присмирел. Ну и притвора, – неприязненно прокомментировал этот диалог Сагумян. – Жизнь прожил, целую жизнь, а ни войны, ни тюрьмы, ни ссылки не видел, всё его миновало, не то что других. Всегда был обеспеченным, как сыр в масле катался. Страна рушится, а ему только бы перезахоронить жену в пантеон.
– Каждому своё, – с горькой иронией заметила Лоранна. – Нет у человека других забот. Дочь устроена в Ереване, сын в Москве, живут как у Христа за пазухой, о чём ему тревожиться. В магазинах хоть шаром покати, а ему всё готовенькое по заказу приносят. «Назовите-ка цифру – сколько наших часов, бессчётных и неисчислимых, улетели-канули в простые и тяжкие времена по очередям и шествиям». Паруйр Севак, земля ему пухом. Вчера ради полкило сосисок простояла четыре часа.
– Зато республика что ни год перевыполняет планы и получает переходящее красное знамя. Чего же тогда в магазинах-то шаром покати? – съязвил из своего угла Сагумян, оторвавшись от перевода.
– В курсе ли ты, Арина, – обратился я к ней, – что́ сказал о тебе Цицерон?
– Обо мне? – она ткнула себя в грудь. – И что же?
– Он сказал – держи язык за зубами, коль скоро то, что ты собираешься сказать, не лучше молчания. Или что-то в этом роде. О чём ты толковала? Какие такие перспективы у покойника? Ты говоришь, а потом думаешь, или всё-таки наоборот?
– Ты о чём, я что-то не соображу. – В глазах смешинки, улыбка не сходит с лица, сверлит меня взглядом.
– О чём? Видишь ли, люди, помимо всего прочего, отличаются друг от друга ещё и тем, что некоторые сперва думают, а потом открывают рот, а другие несут без разбору что в голову взбредёт. Ты себя к какому типу относишь?
Те же смешинки в глазах,