Чем горше дни его, ведь он
один на горной круче,
Чем больше бьют его дожди,
и молнии, и тучи,
Тем тянется упрямей ввысь,
красивый и могучий,
Тем выше он и зеленей,
армянский тополь наш.
Ввысь тянется из-под скалы,
стремится к небу рьяно,
Чтоб видным быть, чтоб слух о нём
дошёл до Еревана,
Мол, погляди, я был и есть
и буду постоянно,
Чтоб ни случилось, верь и знай,
армянский тополь ваш.
Он вновь взглянул на меня. Таинственно улыбнулся.
Отец мой говорил об этих стихах – они не просто о тополе, нет, о карабахском тополе, тот, словно человек, целеустремлённей, упрямей и выше. Место у него тесное, со всех сторон его продолжают теснить, а он всё равно тянется вверх над ущельями и горами, чтобы разглядеть тополь, растущий в Араратской долине, и чтобы тополь Араратской долины заметил его – такой же армянский тополь из армянского Карабаха.
– Что скажешь?
В эту минуту я достал из серванта бутылку коньяка «Апшерон».
– Сам не пробовал, – уклончиво ответил я, не глядя на него. – Говорят, неплохой. Гейдар Алиев лишь «Апшерон» и пьёт, сам видел.
– Ну ты даёшь, – усмехнулся Армен. – Я ведь о стихах.
Ситуация сложилась щекотливая. Помявшись, я произнёс:
– Знаешь, много-много лет тому назад, когда Сильва Капутикян приехала в Карабах, мой отец учился в десятом классе. По его словам, она как раз тогда и написала это стихотворение. Сама сказала про это на встрече со школьниками.
Мне показалось, Армен смутился. Но его замешательство длилось долю секунды.
– Ну и ну, – как ни в чём не бывало произнёс он. – Выходит, я заучил наизусть чужие стихи. Знал, что ты коренной карабахец, оттого и прочёл. Карабахцы, скажу я тебе, сильный народ. Недаром Магда Нейман превозносит их до небес. Ты читал?
– Конечно.
– Говоришь, «Апшерон» неплохой коньяк? – Меня уже не удивляло, что он поминутно перепрыгивает с темы на тему. Он потёр ладони. – А ну налей, поглядим. Сталин тоже писал стихи. «Распустилась роза, нежно обняла фиалку, и жаворонок заливается под облаками».
На следующий день к концу работы Армен появился в редакции. Он был не один. С девушкой, увидав которую, я непроизвольно поднялся со стула и, заворожённый её ослепительной красотой, так и обмер.
Армен приметил это и тотчас воодушевился. Девушке было на вид лет семнадцать-восемнадцать, белое под стать её белейшей коже платье туго обтягивало тонкий стан. Золотистые с каштановым отливом блестящие волосы мелкими волнами падали на плечи, тонкие стрелы бровей, красивый нос с чувственными ноздрями, алые, живописно очерченные и слегка припухлые губы дополняли картину. Глаза же… её синие глаза по-весеннему нежно лучились, устремляясь то на меня, то на Армена.