– Жаль, – подумав, сказал Айвен.
Отец пожал плечами и надел цепь на звездочку. Крутанул рукой педаль. Механизм зажужжал, как потревоженное насекомое.
– Забирай свой транспорт! Иди, покатайся часок и домой, скоро обедать будем…
Айвен поднял велосипед, но почему-то не спешил уходить. Переминался рядом, теребя серебристый рычажок звонка. Хромирование местами облезло от пальцев и случайных ударов. Отец вопросительно поглядел на Айвена.
– Папа…
– Да, сын?
– А мать – кто она?
– Мать? – переспросил отец и потер переносицу. – Я не знаю. Я никогда не спрашивал ее об этом. Да и какая разница, Айвен? Ведь в наше время это уже ничего не значит. Ерунда это, забудь…
Айвен тогда молча поднял и укатил свой велосипед, а отец остался сидеть на крыльце, будто задумавшись о чем-то. Айвен до сих пор помнит, как оно все было. Как фото – невысокое бетонное крыльцо в три ступеньки, белая стена дома, на которой шевелится сложная резная тень от пыльного куста сирени, и отец на крыльце. Тогда еще не старый, седина только-только начала пробиваться, и большие загорелые руки, покрытые золотистыми волосками, лежат на вытертых коленях.
Интересная штука – память. Отец умер несколько лет назад. Да-да, четыре года прошло. Помнится, была поздняя осень. Это плохо, когда люди умирают зимой или осенью. Все как-то уныло, бесприютно.
«Рак поджелудочной железы, – сказал доктор. – Метастазы. Что ж теперь поделаешь? Возьмите себя в руки, держитесь». При этом отец долго, упорно лечился, но… Да и как упорно, по возможностям. Все уперлось в социальный статус и проклятые баллы. И ничего нельзя было сделать, ничего.
Мать день-деньской бегала по разным инстанциям, а в оставшееся время заполняла бесконечные формы, близоруко щурясь в потрескавшийся экран своего планшета. И Айвен тоже участвовал, если требовалась помощь. Но ничего у них не вышло, сколько ни бились. Когда стало понятно, что конец неминуем, отец поджал губы и лично подписал заявление на эвтаназию.
На следующее утро приехал врач в хрустящем халате и сделал укол. Положил на салфетку пустой шприц и безучастно отвернулся к окну. Громко тикали часы на стене. Отец закрыл глаза и умер. Врач поднялся, коснулся отцовского запястья и, отметив время смерти, поклонился матери:
– Примите мои соболезнования.
В тот же вечер отца кремировали.
Все случилось так быстро и просто, что Айвен даже не успел расстроиться, что ли. На следующий день он, как всегда, вышел на работу, зачем-то прихватив с собой небольшую картонную коробочку, в которой лежала стеклянная капсула с мелким серым порошком – прахом отца. Так и возил с собой эту коробку несколько месяцев, пока мать не попросила вернуть.
«Я немец, – подумал Айвен, утерев пот со лба. – Может быть, в этом знании и нет никакого смысла, но отец передал его мне. И я буду помнить об этом ради памяти отца. А когда у меня родится сын, я обязательно