Всем стало почему-то не по себе, и какое-то время никто не вымолвил ни слова, не шелохнулся. Первым опомнился Алексей Акинфиевич: "Все это вилами на воде писано. Не думайте об этом. Землицу мы вспахали ладом, семена посеяли. Что-то да вырастет. И запасы у нас имеются. Откуда голод? Да ещё великий. И не думайте. Ступайте. Делом займитесь". – "Слушаемся, батюшка". Девушки ушли.
"Спаси Бог, отец Офонасий. И правда, легче стало на душе. А так бы думал невесть что", – признался Алексей Акинфиевич.
Привезли мертвеца, и он лежал пока на подводе, покрытый рогожей. Дворня подходила, смотрела на покойника, крестились. Жил – не жил, а умер – покойник. Отец Офонасий разорвал бересту с изображением убитого мужика. Некоторые из дворни осмеливались заглянуть под рогожу. То же самое сделали подошедшие Пров и Харитон. Потом что-то сосредоточено обсуждали вдвоём, и опять, как в прошлый раз, обратили взгляды на окно светёлки отца Офонасия. Священник отдалился от окна, но породолжил наблюдать. Подошли Люба и Глаша. Они смотрели на подводу с покойником издали, но Глаша вдруг заплакала, утирая слёзы краем платка. Люба даже не пыталась успокоить подругу, и вскоре увела Глашу в поварню.
Из поварни пришла Мария, стояла недолго, затем подошла к Ерофею и о чем-то коротко переговорила с ним. Тут же откуда-то появился Фёдор. Он заглянул под рогожу, внимательно, не торопясь, рассмотрел покойника. Отойдя, разговаривал с Ерофеем, что-то доказывал.
Алексей Акинфиевич обратился к священнику: "Теперь-то, батюшка, твоё дело, думаю, окончено. Перстень вернули, дочерей моих разъяснили. Покойника отвезут в уезд. Лиха беда умереть, а там похоронят. Кончено". – "Не совсем. Кто-то ведь был в пособниках у убиенного. Кто-то его порешил у Поганкина леса". Отец Офонасий ткнул пальцем в кусок бересты на стене с перевёрнутым вопросительным знаком: Тогда его так писали. Алексей Акинфиевич продолжил своё: "Пособник, чаю, теперь угомонится. Его теперь не выявишь. Если в бега не подастся". – "Да теперь, после рассказа твоих дочерей, проще пареной репы. Я ведь почти наверняка знаю, кто пособник", – заявил отец Офонасий спокойно. "Как так?! Знаешь? Что же, и скажешь кто?" – "Чуть-чуть погодя, Алексей Акинфиевич. Сегодня скажу, потерпи немного. Вернее, он, пособник, сам себя должен проявить, я мыслю". – "Чудно, отец Офонасий. Ходил, ходил по усадьбе, сабелькой поиграл, лошадям в зубы заглядывал – и знаешь пособника". – "Мне только движение нужно, – задумчиво сказал отец Офонасий. – Пройдусь я по усадьбе, Алексей Акинфиевич. Ничего, если где от твоего имени говорить буду?" – "Худого, мыслю, не скажешь,