По делам нашим. Евгений Васильевич Согласов

Люба смеялась, незнамо чему. – Без дела не люблю сидеть, батюшка. Вот и подхватила, давно он ждал. А на платье вышивку закончила". – "А полушубок закончишь, что будешь делать?" Отец Офонасий пощупал невольно полушубок рукой, нечаянно задев колено девушки. Люба вдруг выскочила на ноги и вырвала полушубок из рук священника. "Ты что, Люба?" – смутился отец Офонасий. "А ты чего? Ерофей так-то вышивку у меня щупал, а потом и далее рукам волю дал". – "Ну что ты, – отец Офонасий покраснел слегка. – У меня и в мыслях не было дурного”. Люба захохотала. "Ой, прости, батюшка. Хочешь, я тебе лапти сплету?" – "Лапти?" – "Лапти, – она опять залилась смехом. – С полушубком закончу и начну лапти плести. Я у Федьки выучилась". – "У Федора? Караульщика?" – "У него, у старого. Так плести?" – "Зачем мне лапти?" – "Верно, незачем. На память", – Люба опять засмеялась. "Не знаю". Отец Офонасий и вправду не знал. Но Люба уже подскочила к нему с веревочкой, сняла мерку с ноги. "Дня через два будут готовы", – сказала, смеясь. "Весёлая ты девка, Любаша". – "Я всегда весёлая", – отвечала Люба со смехом. "А иголочку с ниточкой дашь мне, Люба?" – "Дам. А нашто тебе? Если зашить что, то я смогу". – "Нет, нет, я сам".

      Люба дала отцу Офонасию иголку с ниткой. Хотя отец Офонасий сразу не ушёл, а подсел к Глаше:"Ты, дочка, почему всегда в унынии? Уныние есть грех, помни. Или какая печаль у тебя на сердце? Может, я могу помочь?" Глаша улыбнулась. "Спасибо, батюшка. Не знаю, нрав у меня такой, наверное". – "А давно ли ты в церкви была?" – "Давно, батюшка. Работы много". – "Так я попрошу хозяина, чтобы он вас в церковь отпускал чаще. Но и так не забывай, уныние – грех. Гляди веселей. Вон, смотри на Любу и похохатывай иногда… А это ты обронила?" Отец Офонасий нагнулся и поднял из-под лавки кусок холста, понюхал его. "Да, я". – "Возьми. От печали и рассеянность развивается. Ну, прощайте пока. А где мне сальца спросить, чтобы сапоги смазать. У Марии? В поварне. Конечно". Отец Офонасий поднялся и пошёл из людской. Когда он закрыл дверь, за ней послышался раскатистый смех Любы.

      Поварня находилась справа от хозяйского дома. Пройдя мимо продолжающих упражняться в боевом искусстве, отец Офонасий дошёл до поварни. Алексей Акинфиевич проводил священника взглядом. В поварне стояли чад, жар и угар. Вместе с Марией здесь суетились и три её помощницы. Готовили еду на следующую половину дня. "Помогай Бог в трудах, Мария, – начал отец Офонасий. – Как бы мне сальцем разжиться, сапоги смазать?" – "Сальцем сапоги? Не жирно ли? Сапоги, батюшка, и дёгтем можно". – "Можно, милая. А сальцем лучше. Мне Алексей Акинфиевич посоветовал". – "Только если Алексей Акинфиевич… Там, в туеске, гусиный жир". – "Гусиный? Очень хорошо". Отец Офонасий прошёл, куда указала Мария, нашёл туесок с жиром и стал смазывать сапоги, подцепляя жир палочкой. "Много работы у тебя, Мария?" – спросил отец Офонасий. "Работы хватает. Только чтоб накормить всех, сколько покрутиться надо". – "А это ты сухари сушишь? Хлеб не съедается что ли?" – "Почитай весь съедается, а иногда и остаётся что. Вот Алексей Акинфиевич и велел сушить. На охоту соберётся, а то и в поход,