– Доберутся до ближайшего села – и там разгуляются во всю ивановскую. А назавтра вернутся сюда и добавят удовольствия. Уходить вам надо, господа комбедовцы, или кто вы там, – невесело проронил Афанасий. – Да и нам не грех. Бабу-то за что хотели жизни лишить? – повернулся якут к представителю комитета бедноты.
– Муж у неё комиссар. За красных воюет.
– Чего ж с собой не забрал?
– Забрал, да она рожать домой вернулась, как ваши нагрянули – ребёнка не оставила.
Малинин почернел лицом. Повернулся, внимательно рассмотрел молодую женщину, безразлично переступающую босыми ногами.
– Сын, дочь?
Женщина молчала, словно не слышала капитана.
– Дочка, – ответил за женщину комбедовец. – Третьего дня родилась.
Странно, но этот человек нравился Малинину. Вроде бы неприятель, явный военный противник, супостат, но держится достойно, не дрожит и не трепещет осиновым листом. Заслуживающий признания оппонент, короче говоря, Малинин уважал таких. Убеждённый, идейный враг.
– Тебя зовут-то как, почтеннейший? – с интересом осведомился капитан. – А то как-то не по-людски общаемся.
– Антип Фёдорович, – мужик ответил степенно, с вызывающим самоуважением, он, похоже, окончательно освоился и ни капли не боялся.
Малинин почувствовал вдруг, как усталость предательски навалилась стремительным ударом по ногам, расфокусировкой взгляда, полной отрешённостью от действительности. Напряжение, ярость, азарт, пыл, кураж – всё, на чем он держался, ушло, оставило, запал догорел. Малинин заскрипел зубами: ничего ещё не кончилось, силы нужны, и требуется отыскать их немедленно, себя переломить, чего бы ни стоило!
– Я вот что решил, Антип Фёдорович! – Малинин с долгим вниманием посмотрел комбедовцу в глаза. – Ты нас в город отвезёшь. Готовь телегу, лошадь – собирайся, короче говоря. Женщину и ребёнка тоже возьмём, постараюсь в городе пристроить. Дружков своих также можешь прихватить с собой, иначе поубивают вас здесь.
– А ежели я не соглашусь? – прищурился комбедовец.
– Реквизируем и лошадь, и телегу! – зло отрезал Малинин. – У тебя, либо ещё у кого… Не торгуйся, не на базаре! Недельку-другую в городе переждёте – потом вернётесь! И побыстрее, любезнейший, я передумать могу!
Солнце светило в глаза, одуряюще пахло полынью, скрип телеги не раздражал, а, наоборот, убаюкивал, глаза слипались. Молодые офицеры, разметавшись на телегах, спали мертвецким сном, тяжело, беспробудно, напряжение отпустило, пришла нега и расслабленность. Афоня сторожко высматривал окрестности, дозволив Малинину подремать, со стороны узкие