Окончательно пригорюнился Федька, вздохнул, пнул со злости камушек, примеченный им в траве, да не камень то вовсе оказался – вонь от него пошла, хоть топор вешай. Ведь сказано: не тронь камень тот, ибо пахнуть будет. Выпучил глаза Федька, нос-рот ладонью прихлопнул и ну крутиться на месте, лапоть о траву отирать, а тут и Тявка – собака Федькина откуда ни возьмись подскочила – радуется, под ногами у Федьки путается, лает. Веревка оборванная, вся в узелках у нее на шее петлей болтается да по траве за псиной волочится. Запутался в ней Федька и грохнулся наземь, а вонь тут как тут, заприметила, что Федька-то руку-то убрал. Замотал головой колокольных дел мастер, замычал, отпихнул Тявку лаптем и опять ладонь к лицу. Нет, все бы ничего, да только не сразу осознал Федька, куда ладонью-то угодил падая. А осознав, глаза зажмурил, дыхание затаил и такую кисло-несчастную мину скроил! Мало ему лаптя, так теперь и рука туда же, и лицо, гм-м… в общем, понятно и без объяснений. Стоит дурак дураком. Куда бежать? К речке – далековато, к умывальнику – опосля весь умывальник на свалку придется отправить. Вот разве что отереться чем…
– Тяв! – подскочила к Федьке Тявка.
– Да иди ты!.. – замахнулся на нее Федька и, опустившись на карачки, пошарил пальцами в поисках лопуха.
У забора – Федька точно помнил – растут раскидистые лопухи. Он их нередко пользовал по всяким нуждам, так сказать. Едва справляясь с подкатывающей к горлу дурнотой и головокружением от непереносимой вони, Федька нащупал широкий лист и рванул его на себя.
– Стой, дурень! – раздалось откуда-то сверху. – Ты чего творишь?
– Ты еще!.. – буркнул Федька и принялся отирать лицо листом.
– Тяв! Тяв, тяв! – сзади в Федькину рубаху вцепилась Тявка и, рыча, попыталась оттащить того назад.
– Да отстаньте вы все от меня, – отмахнулся от собаки Федька перепачканным листом. Тявка тут же отстала, но лаять не прекратила.
Федька выкинул лист и потянулся за вторым – нет, нужно было все-таки на речку бежать. Толку от этих листьев, прямо скажем, как с козы пельменей. И вдруг он почувствовал нестерпимый зуд, будто лицо прямо-таки кипятком ошпарило.
– Дурак ненормальный! – кто-то вырвал из Федькиной руки лист и опрокинул его на траву. – С ума спятил, да? – судя по голосу, неизвестным оказался Иван Царевич. – Головой, что ли, приложился, когда падал?
– А-а-а! – закричал Федька, почуяв прикосновение к лицу адского пламени, но тут его с ног до головы окатили ледяной водой. А затем еще раз.
Федька задохнулся, хватая ртом воздух, но жгучая боль немного отпустила. Он распахнул глаза и проморгался. Над ним стоял Иван Царевич с пустым ведром. Второе ведро валялось рядом.
– Ты чего? – вскочил Федька на ноги, отирая зудящее лицо ладонью.
– А на кой ты борщевиком морду-то трешь, дурила?
– Че-го? – протянул Федька. – Каким еще… – и наконец заметил