Уже подъезжая к имению, я обратил внимание на то, как изменилось оно за те четыре года, что меня не было в России. Ухоженные поля были вспаханы аккуратно, грядки шли одна к одной, стога сена были сложены в один ряд, а не в разброс, как это бывает у ленивого русского мужика. Сенокосцы шли в идеальный ряд, что даже глаз любовался, глядя на них, за ними, не менее привлекательней, шли женщины и собирали пшеницу в аккуратные снопы, весело смеясь и подтрунивая друг над другом. Вся эта картина вызывала какое-то умиление, на душе становилось спокойно, тихо как-то, как будто и не было никаких проблем, забот, всё шло своим чередом, как будто это и был смысл жизни, равновесие, если хотите. Всё это, глядя на них, вызывало желание снять рубаху и пойти в поле и пахать вместе с ними. Улыбаясь, смеясь, не боясь жары или дождя, и быть частью их, смиренных, спокойных, беззаботных, не думающих о деньгах и наживе. Русский дух, истинный, который свойственен только русскому человеку, обитал в этой картине, и ничего не могло изменить их, кроме желания закончить этот трудный день, и пойти домой, к семье, друзьям, родным, а по вечеру петь песни, сидя во дворах, и играя на гармони, беззаботно, весело. Именно это и была жизнь, настоящая, не искусственная, дарящая человеку всё, что может дать, в полной мере, и радуясь вместе с ними.
Всё это вызывало у меня чувство гордости за Россию, и русского человека вообще. Прожив в Европе некоторое время, начинаешь привыкать к их нравам и правилам. Ты не то что забываешь в душе свой дух России, но как бы откладываешь его, смиряешься, начинаешь думать и говорить как они, и, пожалуй, что можно к этому всему привыкнуть и забыть свою родину, свои принципы, свой дух даже, если хотите. Но чувство, искреннее чувство, при виде чистой души человека нашего, не осрамлённого, сколько бы времени вы не провели за границей, вдали от дома, ощущая в душе своей какую-то тоску, и не находя ответа на эту тоску, как вдруг всё развеется и найдётся ответ, глядя на эти бескрайние поля, леса и небо, не свойственное ни одним другим, как кроме родины нашей не объятой, чистой. Ни кому не понять этого, как кроме нашего человека.
Всё это вызвало у меня именно это чувство, уже почти похороненное в душе моей, и в миг возвратившееся и возродившееся, при виде этой картины.
Глава 4
Встретили меня хорошо. Тётушка действительно рада была видеть меня, всё спрашивала, охала и не могла наглядеться на меня. Дядюшка, как и ожидалось, встретил меня так, будто я и не уезжал вовсе, а ушёл от них как будто бы и вчера, общался просто, всё рассказывая за имение их, и даже намекал на штофчик коньяку, аргументируя тем, что « – Сам делал, и нигде больше не попробуешь такого, разве что пойла всякого, что Алёшка пьёт », и даже пришлось опрокинуть две, три рюмки, ибо спорить бесполезно.
Меня разместили в моей старой комнате, высокой, меблированной комодом,