–У вас около восьмидесяти лет,– безынтересно ответил учёный.– Хотя, всё это очень условно…– обернулись коралловые очи к карим радужкам первого раба.
–Восемьдесят лет,– это прозвучало нежданно обречённо.– Пыль, рядом с бессмертием…
–Ты ведь помнишь, кто до этого довёл,– коралловые точки взглянули Джаину в самую душу.– Император живёт уже очень долго, но он так и остался ребёнком. Не стоит противиться его воле…– вводя новый укол, прогундосил разработчик.
–Это я уже понял…– вздыхая, согласился паренёк со слабой улыбкой.– Хотя, уверен, на моём месте, любой поступил бы также.– Новая шея в бинтах и кровавых потёках, новый укол в её основание.
–Ошибаешься,– снисходительно произнёс учёный.– На такое способен только ты. Ты уникален, ты единственный, кто сумел бы сие организовать. В какой-то мере, я горд твоим поступком,– улыбнувшись, выдал Чан, игнорируя всех людей и нэогаров поблизости, чьё внимание неизбежно сместилось к нему.
Джаин стеснённо ухмыльнулся, отвернувшись от взгляда наставника, и всех прочих.
–Я так стыжусь того, что натворил,– когда лишние уши отвлеклись, признался повстанец.– Мне так неловко, что я не пришёл к вам за советом. Вина за поступки, что я не совершил – душит сильней, чем те, что уже не исправить. Было бы проще, если бы меня всё же казнили…
–И думать такого не смей!– воскликнул Чан, на миг рассердившись.– Каждому свойственны ошибки, без них процесс обучения невозможен. Если бы казнили за любую повинность, кто бы остался в живых? Я не скрываю, что бессилен перед намерениями императора, но ему повезло, что Кану хватило ума понять твою значимость. Иначе, императору бы не понравился итог…
Чан подобрал хорошие слова; он не дал Джаину лишиться веры в самого себя. Но смыть с сердца паренька вину, технолог так и не сумел… не сумел ничего поделать и с продвижением волны смертности, что неминуемо захлестнула Империю. Но даже с этим, с проклятием старости и скоротечностью дней – рабов постепенно разобрали либо старые, либо новые хозяева.
К свободе и безграничным просторам за окном привыкнуть было просто, особенно если всю жизнь звался рабом, и даже в окно редко выглядывал. Но вот, снова пришлось привыкать прислуживать. Снова видеть лишь круглую стену за миниатюрным окном, снова просиживать в маленькой комнатке, на отшибе первого этаже дворца самого ненавистного человека. В этом Джаину повезло меньше остальных; только он примерил роль освободителя, как получил славу зачинщика смертности своего народа. Под грузом этих мыслей, запертый в скромной комнатушке – Джаин опечаленным, размеренным голосом, завёл сам с собой разговор:
–Как же я надеялся, что больше не увижу эту унылую картину,– разглядывая часть имперского парка и древнюю, но крепкую стену, пригорюнился он.
Небо над империей хмурилось, и унывало; дождь ещё не начался,