Вторая Эпоха.
Время как будто застыло в одинокой пустоте, меркло освещаемой пасмурным солнцем, отверженно скрывшимся за скорбными облаками; под толстым слоем раскинувшегося владыки-снега в мертвенном прозябанье теплилась жизнь – бессознательно, в утеснении, под белизной мрака, рвясь наружу, к свету, возможно, и не существующему вовсе, но не переставая стремиться, не мирясь с безысходностью, а преодолевая непреодолимое, и через ничтожность прорываясь к заветному, желанному и возникшему в сознании извне, и полагаясь на чувство, пробиться из толщи снега и узреть – солнце. Солнце, ныне поникшее. Но согревающее расцветающий прекрасный подснежник. Который, как чудо, нежными оттенками светлых красок и улыбчивой жизнью, зримой в немного склоненном легком бутоне, оттенит край, обрамленный скалистыми стражами. Изможденными стражами-елями, изредка осанистыми, но большей частью и сморщенными, живущими средь анархично раскиданных глыб серых камней. У деревушки. Убогой и обнищавшей. Кладбищем выглядывающей из-за скал. Веющей духом, жаждущим напомнить о былой жизни, канувшей в забвенье.
Тишина, окутывая степи, пропитав и сам воздух, зловещей притворщицей скрывала за внешним непоколебимым, леденящим душу спокойствием пожираемый и угнетаемый ядом смерти мир. Вечность отчужденной матерью оплакивала в стороне усыновленный мир. Мир, оставленный и разрушающий пути спасения. Мир, гибнущий в безумном отступничестве. Мир, помрачившийся и измысливший власть, присужденную себе, утратил величие и Свет, ибо во плоть облечен он, а значит, мертв. И от Духа и Жизни отступивший, иных в равные Тьме стремящийся обречь.
Былое кануло в оледеневших сердцах равно зеленолиственной жизни, чахнущей под толщей снега; мир, ни живой ни мертвый, влачащий существование, объемлем стеной и исполнен страха, противостоянию негоден, поражен неверием и бессмыслием одержим. И ни Добра, ни Зла предзнаменованиям не сведущ, ибо болен, утратив истинный образ. Посему и Зло, пошатнувшись, разодралось на две единые части. И связующее звено в облике мужа воинственного, не примыкая ни к одной из неверных сторон, идет и вершит то, что чести и долгу его не претит.
Далеко, из низин почти опустевшего Тандрода, вздымаясь ввысь, шел человек громадного роста и величавого стана, облаченный в развевающийся на ветру красный с черным окаймлением и разрезами плащ, плотно застегнутый на туловище десятками серебряных заклепок, расположенных напротив друг друга, неуклонно поднимаясь в противившейся ему снежной метели, колко бьющей в лицо. Он медленно, но уверенно переступал ногами в тяжелых и высоких ботинках с серебряными вставками, взбираясь по крутому склону неприступной вершины. Его взгляд был направлен вверх сквозь беспросветно черные стекла очков. Длинные волосы, некогда перевязанные лентой, которую пару часов назад похитил ветер и унес в бесконечность, отяжелев от бесчисленных снежинок, отчаянно развевались, будто застигнутые бушующим потоком даже не воздуха, но бурлящих вод.
Поставив правую ногу на выступавший из горы серый камень, он остановился, неспешно осмотрел претворенный