Непосланный посланник. Руслан Агишев

стене избы, где несколькими минутами ранее занимался своими тренировками. «Черт побери! Отдушина в стене! Мать ее…» Прямо в бревенчатой стене избы располагалось отверстие примерно с кулак взрослого человека. «Вот это я дал! Бляха-муха! У нее же от всего этого мозги могут набекрень съехать… Она ведь совершенно искренне верит!» В этот момент меня осенило! «Вот же он, ключик! Черт меня дери, это же самый настоящий золотой ключик… И как бы это ни было гадко, но я должен буду это использовать в своих целях. Иначе я … мы все здесь сдохнем под немецкими танками».

      Глава 4. Попытка не пытка

Интерлюдия 4

      с. Старая Падь

      Мимо покосившейся изгороди, собранной из кривых жердей, прошмыгнула сгорбленная фигура. У входа в покосившуюся избенку, с крыши которой свисали космы побуревшей соломы, она на мгновение задержалась, поправляя темный платок.

      Низенькая дверь со скрипом отворилась и пропустила старушку внутрь избы, в темноте которой играли лишь несколько крошечных огоньков.

      – Кто там еще на ночь глядя? – из глубины комнаты раздался скрипучий надтреснутый голос. – Матрен, ты это?

      Хозяйка дома, тайная схимонахиня Ефросинья, одна из монахинь Серафимо-Дивеевского монастыря, разогнанного большевиками еще несколько десятилетий назад, приподняла лампадку с оплывшей свечкой повыше.

      – Я, матушка Фрося, я, – на освещенный кусочек земляного пола, едва прикрытый соломой, вышла сухонькая бабулька, «божий одуванчик», крепко сжимавшая какой-то сверток. – Я, дура, тебя на ночь тревожу… с вестью…

      Она несколько раз перекрестилась и с почтением приложилась к руке хозяйки.

      – Матушка… с благой вестью я пришла, – старушка смахнула выступившие слезы вытащенным откуда-то платочком. – Нонче вечером, как только приложилась я к иконке своей, – она осторожно, с благоговением развернула свой сверток, и в неровном свету свечек появился небольшой оклад потемневшей от времени иконы, – и начала Богородицу славить, голосок такой тонкий услыхала… Истинный крест, услыхала, – старушка, вытирая продолжавшие идти слезы, вновь смахнула их платочком. – Голосок был тоненький, тоненький, прямо-таки ангельский…

      Схимонахиня, едва прозвучали эти слова, недовольно поджала губы, от чего лицо ее, почти полностью скрытое под черным платком, приобрело суровое, почти каменное выражение. Ей крайне не понравились эти разговоры о голосах свыше, ибо уж очень явно от них отдавало какой-то ересью.

      – Что ты, Матрена, такое говоришь? – в руках хозяйка медленно перебирала небольшие костяшки четок с крестиком. – Подойди-ка ближе… – требовательно произнесла Ефросинья. – Голос слышала?

      За долгие годы скитаний по разоренным Гражданской войной и голодом селениям и притеснений от помешавшихся от вседозволенности людей монахиня научилась хорошо скрывать свои эмоции. Вот и сейчас Ефросинья, словно ничего и не случилось, внимательно вглядывалась в лицо той, что уже с десяток лет помогала ей вести монашеский образ жизни в этом забытом