Лица были, как крепко закрытые банки с вареньем. Взгляд натыкался на них, становилось неуютно. Многие спали. Многие были моими будущими соседями по вагону.
Маленький мальчик лежал, положив голову на колени бабушке. Бабушка была очень большая, она занимала сразу два сидения, и я мысленно обрадовался тому, что между креслами тут нет перегородок – иначе, что же, бабушке пришлось бы стоять? Бабушка дремала, неуклюже роняя голову на покатый холм своей пухлой груди. Мальчик же покоился с широко открытыми глазами. Он не моргал, глядел в одну точку. Его губы шевелились: он тихо что-то рассказывал самому себе или пел песенку. Вдруг он глубоко вздохнул и повернул голову так, чтобы уткнуться лицом в уютные бабушкины колени. Поворачиваясь, мальчик задел синим ботиночком девушку, сидящую по соседству.
Девушка вздрогнула. Она была в солнцезащитных очках, которые скрывали половину её лица. Русалочьи волосы раскидались по плечам. Девушка резко распрямила спину. Вздёрнула руку с часами на запястье, но смотреть время не стала. Решительно расстегнула ремешок и убрала часы в карман сумки. Потом она замерла, и я не знал, открыты ли глаза под непроницаемыми стёклами.
Все вокруг шевелились в этом странном ритме: текучая неподвижность прерывалась резко, но ненадолго, чтобы снова заключить тело в защитную оболочку транса или полусна.
Но боковым зрением я уловил какое-то постороннее волнение и повернул голову вправо. И тут же девушка в тёмных очках сделала то же, что и я, нервно, как кошка, которая видит за стеклом нахального голубя, разгуливающего по карнизу. Через зал шёл молодой человек, вызывающе спокоен и бодр был его шаг.
Молодой человек остановился перед девушкой, заслонив её от меня. Девушка встала, и они вдвоём отошли в сторону, к газетному киоску. Моё внимание само собой последовало за ними.
Он протянул руку и снял с неё очки: я испытал облегчение, увидев её лицо целиком. Девушка назвала имя, и имя было: Саша.
Саша покрутил в руках её очки и сказал:
– Ну что, пойдём домой.
– Понимаешь… – ответила девушка и замолчала.
Она опустила глаза. Саша притворялся, что не понимает. Они оба ждали.
Из неопределённого и загадочного угла по залу разнеслись ноты вокзальных позывных, и приветливый женский голос объявил о начале посадки на шестичасовой скорый. Лица-банки начали открываться сами собой, предлагая где абрикосовое, где из грецких орехов, а у кого оказались и вовсе солёные огурцы. Но уже все шуршали пакетами, хрустели суставами и торопили друг друга, вполголоса почему-то.
Саша крепко взял девушку за локоть. Девушка с надеждой заглянула Саше в глаза.
– Поехали? Саша, поехали!
Не отпуская её локоть, Саша второй рукой схватил девушку за волосы, оставаясь спокойным. Девушка обняла его.
Я поздоровался с усатым проводником. Он был похож на моего школьного учителя физкультуры, и я удивился этой внезапной находке своей памяти. Сидя у окна в своём плацкарте, я представлял, что будет, если я обращусь к проводнику по имени-отчеству школьного физрука. Очень хотелось чаю с лимоном, противного, терпкого. Майский чай, майский чай, майский чай – любимый чай! Я решил не шутить с проводником.
Моими соседями оказались два безмолвных кавказца. Они долго утрамбовывали спортивные сумки в рундук, а потом сели, одинаково широко расставив колени, и уткнулись в мобильные телефоны. Четвёртая полка пустовала. До отправления оставалась минута. Я смотрел в окно. По платформе быстро пробежала девушка, та самая. Тёмные очки выпали из её кармана, но девушка не заметила.
Поезд тронулся, покатился, поглаживая на прощанье взъерошенные городские виды.
2. Каникулы (Ничего не поделаешь)
– Ничего не поделаешь, – сказал врач с сожалением.
Она не стала смотреть в зеркало. Давняя привычка – следить за собой в каждой отражающей поверхности, придирчиво или радостно – исчезла немыслимо быстро. Лика ещё совершала короткое движение головой, проходя мимо витрины или окна, но тут же дикий страх и отвращение сковывали её: всё было потеряно. Она не хотела с этим смириться.
Вернувшись из больницы домой, она несколько часов неподвижно пролежала на ковре с закрытым глазом. Потом, отводя взгляд, накрыла зеркало платком и так, завёрнутым, вынесла его из квартиры. Тяжёлое, оно било её по ногам, и руки ныли, но Лика спустилась с ним по лестнице – бережно, не разбив, не дав волю злости, поставила зеркало у мусорных баков. На следующий день, она знала, его там уже не будет. Оно не виновато, оно просто больше не нужно.
Все маленькие зеркальца, что были в её квартире, постигла та же участь. То, что было вделано в дверцу шкафчика в ванной, она заклеила плотным картоном. Она вдруг удивилась, зачем