Можно было бы, конечно, в выходной пойти прогуляться в парк или поехать за город, встать на лыжи. Но выходные бывали редко, никуда выползать не хотелось, особенно как подумаешь про то, как там, на улице, холодно и что через пару часов стемнеет.
Да и в квартире-то, честно говоря, тоже всё время было зябко, особенно в эту зиму хреново топили, батареи еле теплились. Миша периодически не выдерживал, начинал куда-то звонить, ругаться, но всё кончалось только большим нервным напряжением и расстройством, наутро проклятые батареи казались ещё холодней, чем накануне.
По вечерам он напяливал на себя по два свитера и, скудно поужинав, поскольку тащиться в магазин по тёмным сырым улицам совсем не хотелось, уныло сидел, ждал весны, вперившись осоловевшим взглядом в мрачное, заледеневшее окно.
В углу вообще-то стоял телевизор, но включал его Миша Сулейкин крайне редко, хватало того, что на работе был вынужден без конца пялиться на эти безостановочно болтающие какую-то ерунду экраны, окружавшие его там со всех сторон. Тем более ничего хорошего всё равно не показывали, какие-то бесконечные однообразные сериалы, на которые у него никогда не хватало терпения.
К матери с отчимом Миша не ездил. Как отселился от них, так с тех пор и не был. Далеко очень, на другой конец города надо ехать, подумать страшно. Хватит того, что его периодически в центр посылали по каким-то делам. Он потом возвращался еле живой. Толкотня, холодина, мерзость.
К тому же чего там делать? Со сводным братом и сестрой у них общего очень мало, слишком большая разница в возрасте. Да и с моложавым отчимом кроме как о лечебной медицине да о теннисе говорить тоже не о чем, а ни то ни другое Мишу нисколько не интересовало.
Настоящий же Мишин отец, некто Вениамин Сулейкин, которого он никогда не видел, жил так далеко, что всё равно как его и вообще на свете не было – где-то в Канаде, в Торонто. Там, говорят, зимой ещё хуже, чем в Москве, совсем околеть можно.
И с девушками Миша Сулейкин в зимнее время тоже не встречался. Невыносима была сама мысль о том, что после придётся провожать девушку домой, может быть, даже целовать её на прощанье в холодные, как у мертвеца, губы, а потом спешно добираться к себе по сумрачному стылому городу с завывающим в проулках ветром.
Временами Миша жалел, что он не медведь, не может уснуть на всю зиму и проснуться, только когда развеется этот леденящий мрак, наступит нормальная жизнь, вернётся тепло и свет. Было бы замечательно пососать лапу в уютной берлоге где-нибудь с конца октября до начала апреля.
Сегодняшним вечером, однако, всё складывалось несколько иначе. Обычная апатия неожиданно исчезла, и Мишей Сулейкиным овладело какое-то странное беспокойство. Что-то неуловимое мучительно свербило в памяти, навязчиво зудило, не давало сосредоточиться.
Миша раздражённо болтался по квартире, хватался за какие-то предметы и, бессмысленно повертев их в руках, клал на место. Позвонила