Краем глаза он заметил, что кто-то из прохожих оглянулся на них, но останавливаться всё же не стал, пошёл дальше.
– Ничего, ничего, никуда я не спешу, – заволновалась Алла. – Ты, главное, не торопись, не волнуйся, я побуду сколько надо.
Переход опять опустел. Пора было начинать действовать.
– Ну вот, уже лучше, – пробормотал Родька. – Вроде прошло. Давайте я сяду, неудобно вас задерживать.
Она вплотную подкатила к нему кресло, нагнулась, с тем чтобы взять его под мышки.
– Нет, не так, – поправил её Родька. – Давайте я вас этой рукой за шею обниму, а этой сам себе помогу, так удобнее будет, я знаю.
Алла послушно нагнулась, подставила шею. Родька плотно обхватил её правой рукой, глубоко вдохнул. От неё шёл охуительный аромат каких-то духов.
– Ну, взяли! – скомандовал он и, опираясь на неё, сильным рывком переместился в кресло, по-прежнему крепко прижимая согнутую Аллу к себе.
Почти одновременно с этим Родька левой рукой вытащил из полой ручки кресла спрятанную в ней заточку. Заточку эту он довёл до остроты охуенной. Недаром в прошлом году любовно трудился над ней целых три дня подряд. Не просто заострил, но и по сторонам заточил. Тогда же и рукоятку для неё вырезал точно себе по руке, отполировал как надо. И с тех пор регулярно заточку подтачивал, следил, не затупилась ли. Потому она ни разу его и не подводила.
– Спасибо, милая. Век не забуду! – хрипло прошептал Родька с неповторимым выражением.
Это была его любимая, произносимая под занавес фраза.
Чуть-чуть подтянув к себе Аллину голову, он с усмешкой взглянул в её удивлённые тёмно-синие глаза, слюняво чмокнул в сочные губы и сноровисто полоснул заточкой по вытянутой напрягшейся шее.
Аллины глаза в ужасе расширились, она открыла рот и пробулькала что-то невнятное.
Родька спокойно положил заточку на колени, сорвал с разрезанной шеи агатовый кулон на золотой цепочке и только тогда разжал правую руку, левой резко оттолкнув бабу от себя. Она упала с глухим стуком.
Родька покосился вниз. Голова бабы с открытым ртом, мелко дёргаясь, лежала рядом с сумочкой, а на шее как будто образовался второй, огромный красный рот, из которого густо струилась кровь.
Родька спрятал обратно заточку, сунул в карман кулон, затем, ловко нагнувшись, дотянулся до сумочки, поднял, открыл её, вынул кошелёк. Денег там обнаружилось немного, рублей четыреста, но и это сгодилось. Ещё он взял удостоверение с фоткой. Просто так, на память. Там она выглядела моложе, и волосы длиннее.
Удостоверение хорошо пахло, тем же её охуительным ароматом. На обложке блестели золотые тиснёные буквы: «Московский Театр Луны». Полностью бабу звали – Гаврилина Алла Эмильевна. Ещё там было сказано: «Профессия: артистка». И чуть пониже – «Директор театра».
Директор в Театре Луны подписывался чересчур заковыристо, Родька даже неодобрительно покачал головой.
Пустой кошелёк он аккуратно засунул обратно и сумку вернул на место, лишнее ему было ни к чему.
После