Глядя на уютную и мирную атмосферу кабинета, нельзя было и представить, какие страшные баталии здесь порой происходят. Лишь одна новая деталь бросилась в глаза Марку: дверь изнутри была обшита тканью, выработанной под кожу, под ней угадывался толстый слой уплотнительного материала. Щель под дверью не просматривалась, её закрыл небольшой свежеокрашенный порожек.
– Желаю тебе здравия, Марк Сидорович, – Кривошеев откинулся на спинку стула, расстегнул две верхние пуговицы на кителе. – Присаживайся, поговорим.
Ярошенко промолчал, как и в прошлый раз, усаживаясь на стул. Сел, водрузив руки на колени и, согнувшись в спине, уставился на хозяина кабинета.
– Дело твоё я изучил, белых пятен в нём больше нет, завтра отправляю в тройковый суд. Он будет решать, какой срок тебе определить.
Марк слушал без особого интереса и продолжал молчать. Его лицо выглядело равнодушным, будто слова Кривошеева были адресованы вовсе не ему, а кому-то другому.
– Но, прежде чем поставить подпись в протоколе, я хотел бы ещё раз поговорить с тобой, продолжить начатый разговор, так сказать. В прошлый раз я немного погорячился. Уверяю, сегодня этого не произойдёт, – Кривошеев расплылся в доброжелательной улыбке. – Ты умён, начитан, здраво и смело рассуждаешь. Мне очень интересны твои рассуждения о текущем моменте. Ты прав: у меня действительно нет возможности с кем-нибудь откровенничать, а услышать мнение со стороны инакомыслящих крайне важно. Как ты понимаешь, я не могу организовать открытую дискуссию.
Марк был твёрдо уверен, что Кривошеев только с ним позволяет себе откровенные беседы. С другими арестантами, по всей вероятности, он, как и подобает следователю, сух и немногословен. «Родственные» отношения «закадычных» врагов сложились между ними ещё с гражданской войны. Они знакомы уже почти десять лет. И ни одна из предыдущих встреч не заканчивалась парой-тройкой сухих незначащих фраз. Никто из них не хотел выглядеть в глазах другого побеждённым.
– С чего вдруг следователю НКВД понадобилось мнение со стороны? – усмехнулся Марк с ехидцей. – Ты пошёл служить в ЧК, чтобы бороться с врагами революции. Теперь враги выловлены, какой смысл заглядывать им в душу, если есть приказ на их изоляцию?
Ярошенко умышленно умолк в ожидании ответа Кривошеева. Но тот смотрел на него бесстрастными глазами и, похоже, совсем не собирался отвечать на колкие вопросы.
– Маши себе шашкой налево и направо, руби головы гадов до полного истребления. Солдат, идущий в атаку на врага, не должен задумываться, какое сердце ему предстоит проткнуть штыком: доброе или злое, – оживленно продолжил Марк и спросил язвительно:
– Неужели совесть в тебе пробудилась, а, Афанасий Дормидонтович? Жалко стало невинных людей?
Прошло некоторое время, прежде чем Кривошеев заговорил. Марк заметил, как на лице его проступили характерные черты озадаченности: губы плотно сжались, брови сошлись к переносице, глаза покрылись