Понятно, почему на меня увлеченно смотрят кадровики.
Даже не сразу паспорт просят.
– Так что вы умеете делать, Игорь Соломонович?
– Я умею жить. Шутка.
– Я тоже. Шутка. Нам нужны испытатели бумажных мешков. Оплата сдельная.
В тот же день выдали робу, наполнили мешок мукой, включили хронометр, и я понес. Тяжелый, сука!
Пять секунд, полет нормальный. Десять секунд – мешок лопается, мука высыпается на голову. Весь в муке, будто в киношном снегу, как беглый муж Снежной королевы.
Начальник же, увидев меня жопой на полу, молвил, успокаивая:
– Ничего, бывает, товарищ Коган! – И с гордостью, свойственной рафинированным мудакам, прибавил: – Ведь мы испытатели, друг!
Фырс-мурс!
Под душем, смывая с себя тесто, я думал, что лучше служить жареным пончиком, невзирая на риск, что тебя съедят девушки. С точки зрения пончика, приятнее быть съеденным прелестной девушкой, чем вонючим бомжом, закусывающим водку.
Лучше бы я пошел в криптозоологи.
Вот занятие для дона и кавалера, салат-мармелад! И как престижно!
Криптозоолог свидетельствует о том, чего не видел никто и никогда. Его работа – научно доказать, что и снежный человек, и чупакабра, и лох-несское чудовище существуют.
Но в криптозоологи меня не зовут.
Арбатские бомжи – те самые, что закусывают водку пончиками и шпарят наизусть Баратынского, – приглашали на охоту за пустыми бутылками. Они называют себя батлхантерами, но это, наверное, у меня еще впереди.
И вот Мольер после рабочего дня пребывает в законной нирване, слушая восьмую Малера по транзистору, как раз уже вторую часть, перед самой модуляцией, когда из коридора доносятся голоса:
– Алтынкуль Салмасовна, вы уверены, он дома?
– С утра не выходил, товарищ Румянцев.
Стук в двери.
– Гражданин Коган, открывайте, это участковый!
Мольер вылезает из нирваны.
И вот они за столом.
На столе фуражка лейтенанта, по козырьку ходит муха.
Перед участковым заявление, написанное круглым почерком тетушки Алтынкуль.
Лейтенант декламирует челобитную негромко, но с выражением, выделяя особо возмутительные места. Но места как-то не выделяются.
Мольер под это монотонное чтение сразу воображает степь в ожерелье гор, кибитку, посреди нее очаг, на котором варится здоровенная мостолыга – барана или сайгака.
Тетушка, вся в монистах и серебре, помешивает варево палкой, сыплет травки, пробует черпаком, жмурится, чмокает губами.
Вокруг копошатся дети, хватают косточки и глодают, как собаки. На матрасе спит пьяный муж.
Топот копыт, в кибитку входит Румянцев в латах, с луком и стрелами за спиной, волоча за шиворот несчастного Мольера,