Мальчик взял в руки ту, которая осталась целой, пригляделся к работе. Сложного в серёжке ничего не было: на плоской, довольно аккуратно выделанной пластине напаяли узор из колечек и завитушек. Видно, что украшение уже чистили, и не раз, отчего и пластина, и проволока потеряли свой блеск. Опять же, пластина была совершенно плоская, а Тимка знал, что на плоском серебро не играет, надобно, чтоб всегда изгиб был. Тогда полукруглая серёжка начнет ловить свет от солнышка и играть бегающими по проволоке искрами при самом лёгком движении головы. Крюк и вовсе сделан грубовато, выгнут из кованой проволоки.
– Поправим, – Тимофей уверенно кивнул и, порывшись в сумках, начал доставать свёртки с нужным инструментом. – Ещё лучше станут.
– Лучше не надо. Надо чтоб как было. Я их у Аньки без спросу взяла. Померить только. Только я одну уронила, а пока нашла, она поломалась.
– Сама? – Тимка скептически посмотрел на серёжку. Девчонка засопела.
Кузнечик, прищурившись, взглянул на неё. Держать она себя умела. Даром что мала ещё, слёзы на глаза накатились, губы дрожат, а вот себя держит. Не то, что его соседки в Мастеровой слободе, те по любому поводу в рёв пускались. Тимка вспомнил, как он вчера разревелся сам и как мальчишки-дозорные делали вид, что не замечают. А ведь нагорит ей… Сильно нагорит.
– Точно так не выйдет. Видишь, пластина немного помята. Я её, конечно, выправлю, но всё равно видно будет. А вот если я их обе поправлю, то разницу и не заметишь. Да и отделаю так, что они намного красивее станут. Не дура же Анька на такое ругаться.
– Минька сказал, что дура. Она всегда ругается, – девчушка шмыгнула носом. – А ты сумеешь?
Тимофей уверенно кивнул и потянул сумку с инструментом. Девочка тут же пристроилась сбоку на табурете, на котором вчера вечером сидела Юлька.
– Меня Елька зовут, – она наконец нашла способ познакомиться, поглядела на разложенный инструмент и спросила: – А ты кузнец?
– Ваши Кузнечиком прозвали. А кузнецом дед был… – Тимка вздохнул. – А вообще меня Тимофеем зовут.
Елька кивнула.
– Тебя на болоте вчера нашли. Мне Сенька рассказывал, он в десятке гонцов состоит. Ой!.. – девчушка испуганно прикрыла ладошкой рот. – У тебя же дед умер!
Чуть ли не больше всего на свете Тимка не любил, когда его кто-нибудь начинал жалеть. Особенно когда какая-нибудь дородная баба, вспоминая его умершую мать, начинала голосить: «Сиротинушка-а!..», пытаясь облапить и прижать к себе мальчишку. И удрать неудобно, и слушать тошно. Но тогда хоть дед мог рявкнуть: «А ну, хватить выть, бабы! Чай, не покойник ещё!» Тимофей покосился на девчонку. Нет, жалости в её глазах не было, скорее испуг, что ли. Тимка даже удивился – а ей с чего пугаться-то?
– У