отношения, любезно пригласили меня в репетиционную комнату и попросили воспроизвести что-либо на электрооргане, на котором я с гордостью выдал вызубренные в музыкальной школе перед выпускными экзаменами несколько этюдов Черни. К слову сказать, моя жизнь в тот период еще не приобрела какого-либо определенного сформировавшегося контура, и было совсем непонятно, чем же я все-таки буду, в конце концов, заниматься. Мне было уже 17, а на горизонте маячил лишь диплом Авиационного техникума с призрачным последующим поступлением в МАИ, чего я, кстати, совсем не хотел, или еще хуже – работа по специальности после окончания техникума на каком-нибудь закрытом военном заводе. Не буду же я всерьез рассматривать как вариант карьеру спекулянта, делающего деньги на наживе на честных советских гражданах? Оставалась музыка, в ее самом скучном для меня проявлении, в таком, как учеба в Высшем музыкальном училище имени Гнесиных, где я должен был посвятить всего себя зубрежке классических музыкальных произведений всемирно известных композиторов. Туда-то, в Гнесинку, точнее на подготовительные курсы для поступления в нее, меня и сподобила моя мама, где я пытался у преподавателя по фамилии Семенов, освоить азы виртуозного джазового владения музыкальным инструментом, с перспективой последующего поступления на факультет, который назывался «Отделение эстрадного фортепьяно». Кстати, надо заметить, что та техника владения инструментом, которой я обучился на этих подготовительных курсах, три раза в неделю в течение года приезжая домой к преподавателю, очень меня выручала в моменты, когда нужно было продемонстрировать свое мастерство, еще раз спасибо моей маме. Вот и в этот раз в доме культуры при ткацкой фабрике самодеятельные музыканты, сполна удовлетворившись моей игрой, приняли меня в свой коллектив. Возвращаясь к моей озабоченности своим будущим, можно было четко разглядеть только два серьезных направления, по которым мог пойти путь моей еще толком не начавшейся жизни. Первое – это был техникум, потом институт, потом Бог знает что еще, и второе – это была классическая музыка в виде Гнесинки и потом снова Бог знает что еще. Третьего было не дано, но оставалось главное, то, что на тот момент никак не подходило под определение какой-либо деятельности или профессии, то, что нельзя было описать словами, а можно было только почувствовать где-то глубоко в душе. Это была какая-то не дающая мне покоя ни днем, ни ночью непонятная, сидящая у меня глубоко внутри и растущая день ото дня субстанция, словно солнце, стесненное границами моей грудной клетки и мечтающее вырваться наружу. Эта колоссальная энергия постоянно ввергала меня в поиски каких-либо мест или людей, через которые или через которых произойдет ее излияние или деление ею с окружающим меня миром, и одно я знал точно: место, где должно было произойти это излияние, может быть только одно – это сцена! Как навязчивое параноидальное видение в моей голове, возникала одна и та же картина: я видел себя в центре большой красивой сцены, переливающейся в блеске
