Три миллиметра. Ярослав Полетаев

синее небо, оставляя бойцов под собой в пыльном полумраке. Стенки окопа затрещали, железные листы пронзительно взвыли, а через отверстия в них на курсантов щедро посыпался сухой песок. Уши заложило оглушающим гулом, и на три секунды сердце Родионова замерло. «Что это, что? Вот так приходит конец?» – подумал он и тяжело повернулся на бок, чтобы взглянуть поверх себя. Он и сам не знал, что ожидал там увидеть, но разобрать что-либо едва было возможно. Беспросветный туман из пыли и сыплющейся земли стоял кругом, в двадцати сантиметрах над головой замерла многотонная дребезжащая машина, а со старых ржавых гусениц капала прямо на лицо Родионову мутная вода в смеси с машинным маслом.

      Наверху Кутузов командовал, и механик отвечал ему кивком, уводя танк на исходный рубеж. Через полминуты уже новобранцы были свободны, и они живо поднялись на ноги, выскочили из окопа, откашливаясь. Оба они странно улыбались, но не спешили делиться впечатлениями. Передав снаряжение товарищам, Родионов и Прокофьев заняли места в строю, и тут же Масленников стал расспрашивать друга.

      – Как там, Миша, понравилось? Окоп выдерживает хоть?

      – Понравилось, да, но танк близко так, – только и отвечал Родионов, потом задумывался, и ещё добавлял, кивая головой, -да, близко, близко…

      Это занятие продолжалось полдня. Как позже выяснилось, с давних времён это действо называлось «обкаткой» и несло в себе значительный смысл, являясь некоторым ритуальным посвящением курсанта в танкисты. Так начинался переход от общевойсковой боевой подготовки к особой бронетанковой.

      Обратно в расположение рота возвращалась повзводно, и тут Авдиенко поздравил новобранцев с преодолением первого этапа их службы – становлением танкистами. Дубовиков был тоже в весьма хорошем расположении духа и заставил бегать свой взвод меньше обычного. Как бы там ни было, вряд ли в этот день что-то могло омрачить мысли курсантов и испортить им яркие впечатления. Родионов и Масленников шли рядом, как и всегда, и незаметно разговаривали. Родионова занимали ощущения, полученные на «обкатке», и он старался словами обрисовать одну новую мысль, что теперь зародилась в его голове. Масленников слушал своего друга, конечно, но не слишком, потому что его полученные впечатления толкали на мысли о будущем и будущих удовольствиях, которые таились главным образом в прекрасных женщинах, с которыми он ещё встретится.

      Наконец Родионов что-то сообразил, и тогда обратился к Масленникову:

      – Когда я там лежал, и всё вокруг походило на конец, мне стало понятно, как страшно воевать, когда тебя ненавидят и хотят убить всеми средствами.

      – Да, пожалуй, ты прав, – всего лишь ответил он, и этот разговор их прекратился, а продолжился другой, лёгкий и приятный, какою казалась и вся оставшаяся часть дня.

      Наконец после отбоя Родионов, пожелав спокойной ночи всем своим товарищам, вернулся к мысли, что весь вечер не оставляла