Адольфус не замечает четырех фигур, сгорбившихся на передних скамьях. Изабель пробегает мимо них, тормозя, скользит по гладкому полу и останавливается. Ее муж замирает рядом с ней. Он изрыгает проклятия, плюется и говорит ей все, что думает о ее жизни и смерти. Если у нее оставались какие-то сомнения о роли, сыгранной им в ее кончине, они рассеиваются раз и навсегда.
– Я уложу тебя обратно в землю, милая Изабель. Впрочем, год, проведенный тобою под полом часовни, пошел тебе на пользу. Кто бы мог подумать, что под слоем жира ты так ужасно хороша?
– Помешало бы тебе это убить меня? – спрашивает она из чистого любопытства.
Он по-волчьи улыбается и качает головой:
– Нет. Но я бы мог подольше развлекаться с тобой. Мы могли бы поразвлечься и сейчас. Есть же у меня, в конце концов, супружеские права.
– Воспользуешься ли ты ими с каждой из нас? – спрашивает Изабель так тихо, что он ошарашен ее спокойствием и отсутствием паники.
– Из нас? – Он склоняет голову набок. – Ты безумна, я полагаю, это из-за темноты.
– Безумна, несомненно, но ты разделишь безумие со мной, любовь моя. Поприветствуй же своих дев. Они ждут у тебя за спиной, как и положено хорошим женам.
Адольфус не без усилия отрывает взгляд от Изабель и чуть поворачивает голову, но этого достаточно, чтобы увидеть то, что ждет его за спиной. Скелеты четырех его супруг, выпущенные Изабель из золоченых клеток гробниц, с трудом поднимаются со скамьи. Их кости постукивают и поскрипывают, волосы ниспадают с голов на плечи и далее на пустые грудные клетки. Их платья полностью истлели, остаются лишь нитки и лоскутки, зацепившиеся там за сустав, здесь за кость. Как будто это брачная ночь, в которой их муж отказал им и они могут полностью показать ему свою наготу. Однако нет и следа хрящей, сухожилий и мышц, которыми кости удерживались бы между собой. Они держатся только волей – злой волей, думала Изабель, а не волшебством, которое могло бы стать ее результатом.
Она рассматривает черепа со швами, проходящими по границе волос на лбу, оставшиеся на костях пятна тлена, некогда великолепные пряди волос. Один скелет хромает, у другого недостает руки. Хромые, некогда тучные и уродливые, все они были особенно чувствительны к доброте и не допускали мысли, что лишь приданое представляет ценность для их мужа.
«Не была ли ее компаньонка и наставница, мертвая невеста, при жизни ведьмой, – думает Изабель, – неразоблаченной ведьмой, раз ее сила сохраняется так долго после смерти? Или, может быть, просто ее надежды и мечты не сбылись и это сохранило в ней самое сильное и самое худшее?»
Адольфус бледнеет, как будто из него выпустили кровь. Губы двигаются, но слышно только частое дыхание «хох, хох, хох».
– Хох? Что ты пытаешься сказать мне, любовь моя?