– Я добрый, но не добренький. Сам к добру шел через боль. Все познается в сравнении. Познав горе, человек лучше ценит добро.
– Или становится жестоким.
– Ты любишь стихи? – незнакомец перевел разговор, видя, что я завожусь.
– Да, – уже спокойнее ответила я.
– Срифмуй что-либо.
– Нет настроения. Когда-нибудь напишу про ваше красивое лицо.
– Почему про лицо?
– Про другое не могу. Я не понимаю вас.
– Может, все-таки пойдешь ко мне в театр? – снова предложил собеседник.
– Нет, – возразила я, недовольная его настойчивостью.
– Почему?
– Я говорю бестолково. Запишите по-своему. У вас здорово получается.
И он записал мое сбивчивое, нервное объяснение коротко: «На сцене дети жили болью взрослых, болью за взрослых. Что чувствовали они, играя спектакль? Играли? А что, если каждый раз через душу, через сердце? Так ведь с ума не долго сойти? Господи! Позаботься об их душах. Убереги их».
– Теперь вы меня поняли, – сказала я и медленно пошла вдоль берега.
Потом оглянулась. Странный дядя смотрел на дорогу, по которой я шла. Мне очень хотелось вернуться, но «чудик» внутри меня говорил: «Нельзя». И я послушалась.
Дома никого не было. Я залезла под диван, достала свои драгоценности. Надела Витину пилотку, завернулась в плащ бабы Мавры, положила на колени подарок Ирины и размечталась, до мельчайших подробностей представляя себе встречу с друзьями.
Я снова в царстве белых облаков, в царстве счастья…
МАТЬ ГЕРОЯ
Витек, мне живется хорошо. Только здесь выходить на улицу надо в чистой и глаженой одежде. Трудно привыкнуть мыть руки, ноги, не пачкать платье, но я стараюсь.
Детей во дворе много. Целыми днями играем в карты «до потери пульса» или гоняем по улицам в казаки-разбойники. Вроде все здорово. Но что-то не нравится мне в этих развлечениях. Чем-то у нас было лучше? Дети незлые, меня никто не обижает. Но относятся друг к другу как-то безразлично, без души, без радости. Вроде того: пришел ты – хорошо, а нет – ну и ладно. Как к табуретке: есть – сядут, а нет – можно и на полу.
А еще кругом дома, дома… люди как муравьи. Здесь даже деревья не такие красивые, как в нашем лесном детдоме. Все улицы одинаковые. Недавно дед (люблю так называть про себя папу) повел меня по городу. Почему-то грусть навеяли суетливые, не очень приветливые люди. Они мне показались жадными, как обнищавшие купцы. Денег нет, а какой-то злой гонор остался. За копейку переругаются. Смотрят как-то с недоверием. Доброты не чувствую в них. Может, они другие на самом деле, но у меня такое ощущение осталось.
По дороге встретили маленькую, худенькую тетю. Она обратилась к моему деду:
– Может ты, Яков Иванович, поговоришь у высокого начальства, заступишься. Ни пенсии у меня, ни жилья нормального. Халупу каждую весну водой заливает. Ты же знаешь.
– Чем же, Никаноровна, помогу тебе? Кто я? Сам живу в аварийном доме. Уж прости, – ответил ей дед грустно.
– О Господи, как жить дальше? Старею. Одна я… Прости