Постояв таким образом несколько минут, он протянул руку к Форточке и подёргал её на себя, пытаясь открыть, но та, дрожа стеклом от страха, намертво вцепилась в крючок и не поддавалась.
Хмыкнув, архивариус оставил Форточку, и, неслышно ступая, пошёл вдоль стены. Завернув за угол, он увидел вывеску «Редкие вещи».
– Любопытно…
Святополк Антонович осмотрел дверь, приник ухом к замочной скважине, и напряжённо прислушался, прикрыв для верности один глаз.
– Любопытно… – повторил он ещё раз, а затем, оглянувшись по сторонам, выудил из кармана халата большую связку ключей.
Одного взгляда на эту связку было достаточно, чтобы убедиться в том, что все ключи эти были старинные, самых диковинных форм и размеров. Архивариус долго возился, подбирая нужный ключ. Наконец, подобрав, сунул его в замочную скважину и повернул.
Он почувствовал, как напряглась внутренность замка, пытаясь противостоять этому вторжению, но силы были неравны. Дверь распахнулась, и Святополк Антонович Закавыка шагнул внутрь дома номер четыре по улице Фрагонара.
Глава 3. Княжий слуга
Солнце с трудом пробивалось отвесными лучами сквозь густую листву вековых деревьев и молодой поросли, и, попав на землю, тут же заставляло неброские лесные краски разгораться ярче и сочнее. Скромное узорочье папоротника, выхваченное золочёным светом, вдруг вспыхивало живым зеленоватым огнём. Он горделиво прямился, дрожа длинным стеблем. Но набегала туча, разливалась тень, и папоротник сникал, словно устыдившись собственной нескромности.
Ягода костяники, приподняв лист, изо всех сил тянулась к теплу и свету, и если случалось, что солнечный луч, сорвавшись с тонкой ветки осины, попадал прямо на неё, она тут же радостно подставляла ему свой розовый ещё бочок, жадно вбирая его могучую жизненную силу.
Лес замер в полуденной дрёме, словно повиснув в зыбком мареве. От земли поднимался густой тёплый воздух, насыщенный запахами перегноя, трав, ягод и коры деревьев. Природа наслаждалась покоем, глубоко дыша бесконечными лесами, напитывая землю, словно своей кровью, полноводными реками. Только кровь эта была не красная, а хрустально-прозрачная, чистая, как слеза.
Откуда-то прилетел красноголовый дятел, и, усевшись поудобнее на старую берёзу, выдал крепкую дробь не хуже заправского барабанщика. Эхо тут же подхватило сухие эти звуки, и широко понесло в разные стороны, дополняя и сталкивая их друг с другом.
В глубине чащи, соперничая с пернатым молотобойцем, заполошно застрекотала сорока, словно напоминая всем, что главный голос в лесном хоре принадлежит