На поправку она пошла так же яростно, как болела и умирала. Какое же это было счастье: находиться рядом, когда ей с каждым часом – да что там – с каждой минутой становилось лучше. Нет легче и веселей обязанности ухаживать за любимым человеком и видеть, что каждое твое действие помогает. Я шутил, я кормил, я баловал. Средства имелись, и доктор Гримм, опасаясь, что я насмерть закормлю Веру деликатесами, громогласно не позволял ей есть более дюжины устриц в день, обнажив отличные белые зубы, читал нам веселые лекции о вреде чрезмерного потребления горького шоколада.
Билеты обменяны. 27 октября 1918 года «Наследник» отдал швартовые. Порт и пристань с постройками, пакгаузами, кранами, лебедками, огромными бочками, стопудовыми ящиками, группами провожающих и просто зевак, не спеша отдалялись.
Пробили склянки. Впереди неизвестность. Безбрежная, как понт. Позади – домашняя, розовощёкая, обвешанная бубликами Москва. В отдалении – кипящая, взъерошенная как бродячая кошка, Одесса. В памяти – огни пламени в окнах нашей гостиной, ещё – шпиль церкви Косьмы и Демьяна.
Прощайте, вывески с ятью да ером. Прощай, немытая и уже нелюбимая Россия.
27
Открытое море. Смутная тоска, но вместе с ней – умиротворение. Два дня и ночь. Вечное движение по голубой пустыне.
Под вечер вторых суток всё зашевелилось, забегало, зазвенело. Вера страдала от качки и пластом лежала в нашей тесной каюте 2-го класса, а я поднялся на палубу. Отчаянно трубя, «Наследник» на малой скорости шел по Босфору.
Солнце почти село. В синей закатной мгле проступал загадочный Константинополь. Там, в вечерних огнях, виднелись или угадывались: фешенебельный европейский Перу и грязная оборванная Галата, купол Айя Софии и мечеть Сулеймана, а где-то дальше прятались и мнились Фонтан Змей, Семибашенный замок, Баязета, Селима и Илдыз-киоск.
Это там – вдали. Здесь же, за бортом – затхлая зеленая вода, медуза, стаи мальков, апельсинные корки и два кондома. На ночь «Наследник» остался на рейде. Пассажиры обменивались тревожными слухами. Не желая слушать их бессмысленные разговоры, я спустился в каюту к Вере. Мы почти не спали: Вере нездоровилось, а я сидел на койке и гладил её стриженную после тифа голову. С колючим ёжиком волос и огромными глазами Вера казалось беззащитной и оттого особенно красивой. «Nothing compares to you»17 прошептал я тогда в ночное небо непонятно как пришедшую мне в голову строчку, почему-то по-английски.
Рано утром к «Наследнику» подошли ялики; с корабля сбросили трап. Переругиваясь, люди рассаживались и партиями переправлялись на берег турецкий. Вынужденная задержка изрядно истощила наши средства, поэтому гостиницей пришлось довольствоваться наидешёвейшей, на чем особо настояла экономная Вера. По правде, гостиницей назвать это заведение было и вовсе трудно: типичный портовый притон.
Я строго-настрого запретил Вере открывать кому-либо дверь, и вообще показываться