Хочу продлить свою молитву Богу,
Услышать, как звезда с звездою говорит.
И ты услышь меня, небесное творенье, Настало время камни собирать.
Открой свой тайный мир, хотя бы на мгновенье, Чтоб я смогла его здесь воссоздать.
Наверное, в Искусстве Сотворенья
Есть сокровенный замысел Творца.
Его, быть может, Муза вдохновенья
Познать способна, и тогда гонца
Послать – тебе иль мне, или кому иному,
Идущему навстречу ей святому,
Философу, бродяге, да любому
С необщим выражением Лица,
Как сыну блудному, нашедшему Отца.
А.-М.
Я спокойно произнёс, пристально глядя на Асю:
– Я так не смогу.
– И не надо. Пиши прозу. Отступать тебе некуда.
Я промолчал и подумал: «Похоже, она права насчёт отступления». И мы заговорили о будущей книге, как о чём-то решённом именно для нас и ни для кого больше. Потом я спросил:
– И всё-таки, почему Сонечка сама не написала о самопревосхождении?
– Не знаю. Я говорила ей об этом и уговаривала тысячу раз: «Ну, Сонечка, ну хоть несколько страниц! Хочешь, я тебя запру, как Лао-Цзы на границе, и не выпущу, пока не напишешь свои нетленные строчки»… – И что?
– Как видишь. Без результата. Её уже нет, и книги тоже. О причинах могу только догадываться. Она-то сама их называла, и каждый раз разные, вовсе не связанные друг с другом!
Например?
– Пожалуйста. Она не считала слово своей стихией.
Ася увидела, что я готов возражать.
– Подожди! Я тоже не согласна, но у неё своя логика или антилогика – на выбор. Можешь себе представить, она мне говорила, например: «Я не уверена, что надо хранить какие-то слова. Они возникают и растворяются. Так и должно быть в природе». Или ещё краше: она была убеждена, что автором подобного текста обязательно должен быть мужчина, «мастер». Постой, я сейчас закончу. Конечно, она лукавила и знала об этом прекрасно, хотя бы потому, что мой Учитель, а её Большой Друг (друг с большой буквы), тоже ничего, кроме точно доказанных, как 2 х 2 = 4, научных фактов, не печатает, да и не говорит, если честно, разве что таким исключениям, как она сама. А они оба знают, вернее, «прозревают», ох, как много! И ведь есть другие, такие же, как они.
– Послушай, разве их надо учить правдолюбию и великодушию, убеждать, что скрывать открытия, согласитесь, господа, не совсем…
– По-моему, здесь что-то другое, – задумчиво сказала Ася. – Эти «шестидесятники» и «диссиденты», отчаянные, в общем-то, ребята, и они добыли-таки для нас свободу слова, печати и пр. А что получилось? Они же не слепые… Может быть, они считают, что ещё рано открывать… нам новое знание.
– Но ведь предсказать результат всё равно никто не мог, а не драться за идеалы, в которые они так поверили, они тоже не могли. Знали ведь, на что шли: «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю…» Зачем же так казнить себя?
– А они не себя, а нас