Ловким выверенным движением мама вернула свою тетрадь обратно. И убрала подальше. Подальше с моих глаз. И пояснила, что хоть стол временно и был дан в моё полное и безоговорочное распоряжение, но всё же, всё, что на нём находилось, было исключительно предметами личного маминого пользования. И любое на них посягательство могло караться если уж не законом, то мамой лично уж точно.
Я была ребёнком сообразительным. А потому всё поняла.
Тем более, я знала Сказку «Три медведя» и слишком хорошо помнила, к каким ужасным последствиям привело сидение за чужим столом на чужом стуле и незаконное использование предметов чужой собственности.
Я была ребёнком с развитым воображением. И сразу же очень ярко и образно представила себе, каким страшным и громким голосом, голосом Михайло Потаповича, заревел бы самый страшный мужчина в этой комнате: «Кто сидел на моём стуле? Кто сидел за моим столом? Кто брал мою ручку? И исчеркал ею всю мою тетрадь?». И мне стало страшно. Заранее страшно. Это и стало великолепным сдерживающим фактором и одновременно надёжной гарантией от любых неправомерных действий и от любых посягательств на чужую собственность с моей стороны.
Мама положила передо мной листок и ручку и сказала, что этой ручкой на этом листочке я могу рисовать. Рисовать всё, что мне вздумается.
Я схватила ручку, чтобы успокоиться, но мама мягко взяла её у меня из рук, положила на стол и продолжила. Продолжила меня запугивать.
Она показала мне на дальнюю дверь, которая вела куда-то из этой комнаты и сказала мне ни в коем случае к ней не подходить. И ни в коем случае её не открывать. А если я это сделаю, случится самое страшное. Ужасное и непоправимое.
Она показала мне на дальние шкафы. И сказала мне ни в коем случае к ним не подходить. И ни в коем случае их не открывать. А если я это сделаю, случится тоже самое страшное. И тоже ужасное и непоправимое.
Я согласно кивнула и даже и спрашивать, что же такое случится, не стала. Ведь мне не так давно читали Сказку о Синей Бороде и я слишком хорошо теперь знала, что некоторые двери лучше не открывать, а в некоторые шкафы лучше не заглядывать.
Мама окинула взглядом свой стол, словно прощаясь с ним навсегда, ещё раз строго посмотрела на меня, сказала: «Я сейчас!» и вышла. Вышла из комнаты.
Глава четвёртая
Мама потерялась…
Мама вышла за дверь.
А я осталась одна. Одна в чужом мире. И без мамы.
Уходя, она сказала: «Я сейчас!». Но проходили томительные минуты ожидания, а мамы всё не было… Мне казалось, что «сейчас» – это быстро. Но «сейчас» оказалось слишком долгим…
Я с тоской смотрела на дверь. Но никто не приходил. Никто не приходил за мной.
Я была ребёнком усидчивым. Но только тогда, когда можно было бегать. А когда прыгать стало нельзя, вся моя усидчивость сразу куда-то исчезла.
Легко быть усидчивым, когда можно бегать. А когда прыгать и шуметь нельзя, усидчивым быть очень сложно.
Я