Поверхность под ногами оказалась ужасно неровной – сплошные выступы, ямы, коряги и камни, подушечки мха, зыбкая мягкость прелой листвы, в которой тонула нога, неприятная жирность грязи. Совсем не то, что ровные дорожки нашего парка, посыпанные мелким гравием и ракушками. Мне пришлось заново учиться ходить, и казалось, на четырёх ногах передвигаться здесь было куда удобнее.
Узкая песчаная тропа, на которой мы очутились, круто спускалась вниз петляя среди кустов барбариса с продолговатыми рубинами ягод и травы в мой рост высотой. Она вывела нас к озеру, которое в этот пасмурный октябрьский день выглядело почти чёрным. Его зеркальная поверхность слегка подрагивала под набегавшим ветерком, который холодил мне нос и кончики пальцев.
Затаив дыхание, я наблюдал, как отец выбирает место, чтобы засесть там с ружьём. Дичь вовсе не спешила ни выпрыгивать из кустов, ни носиться над головой. Её нужно было приманивать, расставив на воде те самые чучела, дожидаться в скрадке-лежаке, не смея лишний раз пошевелиться, и лишь тогда – спокойно, без суеты и спешки, стрелять. Тогда я ещё не понимал всех этих удовольствий, но, стремясь во всем подражать Чарльзу Линдону, всеми силами притворялся заинтересованным, ожидая, когда, наконец, он хотя бы на несколько секунд даст мне подержать винтовку, которую он сам так часто называл главным достоянием свободного человека.
Когда в прибрежные заросли с криком упал наш первый гусь – красавец с длинной чёрной шеей, интерес вспыхнул по-настоящему. Я подскочил и, хлюпая водой, опрометью кинулся в камыши, чтобы схватить добычу и принести отцу. Мне не хотелось, чтобы первым стал кто-то из охранников (они и не собирались, но я этого не знал). Но меня ждал неприятный сюрприз: птица не лежала бездыханной в ожидании, когда ее подберут, а хлопала крылом, раскрывала клюв и злобно шипела в мою сторону, а я ходил из стороны в сторону, увязая в жирном прибрежном иле, и не знал, как подступиться к добыче. То, что гусь оказался живым и окрашивал кровью воду вокруг себя, сильно меня напугало.
Отец решил проблему, свернув птице шею, после чего она сразу перестала трепыхаться и замерла с приоткрытым клювом, а я зачем-то позорно разревелся. Глава «Линдон Пауэр» не стал мне за это выговаривать и лишь велел мне убрать нашу добычу в сумку, но я физически ощущал волны недовольства, которые от него исходили. Тоже ещё: впервые доверили серьезное, мужское дело, а он сопли пускает, словно не на охоту пришел, а на балет с умирающим лебедем.
До того, как стемнело, папаша добыл еще одного гуся, и этого я подобрал расторопнее: на счастье, птица оказалась неподвижной, как полено, и глаза её были закрыты.
– А ты молодец, уже не боишься, – похвалил отец, снял шляпу и повесил её на сук. – Пострелять хочешь?
Мы отошли метров на тридцать