Она тем временем вульгарно хохотала в трубку, изучая заплывшими глазами неизвестного человека. Как только она закончила, с ее лица сошла улыбка. Дима понял, почему Лара ее боится. Ее изнанка кишела змеями. И она даже не пыталась этого скрыть. Дима знал таких людей по работе в полиции: они думают, что уважение приходит через страх. Еще ему показалось, что она с первого взгляда его невзлюбила.
– С чем пожаловали, Анна Валерьевна? Только недолго.
«Неужели, – подумал Дима, – у нее так много дел на каникулах?» Потом она посмотрела на Лару и добавила:
– Опять какие-то проблемы с Ерохиной?
– Елена Геннадьевна, мы договаривались с вами по поводу пересдачи. Так вот, это дядя Лары – Дмитрий… – Она перевела на него взгляд, чтобы он продолжил.
– Можно – просто Дмитрий, – сказал он.
Директриса обратила взор на Диму. Он почувствовал, что ледяная стена между ними никогда не растает – он и сам отказался бы от попыток сближения. Но ни в коем случае нельзя было демонстрировать своей неприязни: иначе – положение Лары только ухудшится.
– Ничего не понимаю… – нахмурилась директриса. – Откуда взялся дядя? У нее же никого нет. Кроме бабки.
Она говорила так, будто Лары не было в кабинете.
– Я – сводный брат ее мамы, – пояснил Дима (он старался отвечать спокойно).
– Понятно, – на вдохе произнесла директриса. – Только это называется не дядя, а седьмая вода на киселе.
Тут вмешалась Анна Валерьевна:
– Елена Геннадьевна, бабушка Лары заболела. Поэтому пришел Дмитрий…
– Прекратите вы называть ее Ларой! Что за детский сад? Она Лариса. Взрослая девка. Которая не хочет учиться.
Наступило молчание. Директриса поняла, что перегибает палку, поэтому продолжила разговор в более мягком ключе:
– Что ж, надеюсь, мы с вами не будем ссориться так же, как с ее бабушкой.
Дима доброжелательно кивнул. Анна Валерьевна оживилась.
– Однако – почему же вы раньше здесь не появлялись, дядя Дима? – снова завелась директриса.
– Раньше этим занималась бабушка. Сейчас она заболела.
Он обратил внимание, что ее безымянный палец не был схвачен семейными обязательствами. Потом он попытался угадать ее возраст; это было дело не из легких. Конечно, можно было сказать, что ей – примерно сорок пять, но только потому, что какие-то участки ее лица (хотя Дима даже не мог определить, какие именно) выдавали сорокалетнюю женщину, а какие-то, предательски, – пятидесятилетнюю. Как ни странно, но ему такой контраст показался не особо привлекательным. Даже если допустить наибольший вариант, то отдельные краски молодости только искажали гармоничный портрет мудрости. Была в этом какая-то отталкивающая