Обратно к стану Степа шел вдвоем с Глашой. Мишка и Прошка, многозначительно подмигнув, скрылись с любушками, надеясь получить от них вышитый кисет или носовой платочек[142].
Тихая теплая ночь окутала парным молоком таежные пади и елани, с покосов тянуло терпким ароматом подвядшей кошенины. По черному бархату ночного неба протянулся мерцающей дорожкой Млечный Путь, а вокруг царит божественная тишина, и лишь изредка кричит где-то вдали запоздавшему путнику перепел «Фить-пирю, спать-пора». Но не Степе с Глашей. Идут они рядышком, рука в руку, ступая неслышно по росной траве, бьются в унисон два сердца в начале пути. Весь вечер провели они вместе, водя хоровод, распевая знакомые с детства песни.
Внезапно, за спиной, раздался пронзительный крик и чей-то темный силуэт проскользнул над головами молодых людей.
– Анахай! – закричала в ужасе Глаша и прильнула к Степану. Он сразу узнал в налетевшей птице охотящегося филина, и уже открыл рот, замерев на полуслове. Жаркое тело прильнувшей к нему Глаши, заставило его промолчать и Степа, обняв возлюбленную, поцеловал ее в пылавшие цветущими жарками губы. Первый поцелуй был недолгим. Глаша отпрянула испуганно в сторону, оттолкнув дерзкого ухажера обеими руками.
– Но-но, не балуй! – и побежала по направлению к стану.
Уже возле балаганов нагнал Степа резвую как лань девушку. Схватив за руку, повернул рывком к себе.
– Глаша, Глашенька, мила ты мне!
– Пусти, а то тятя услышит, будет тебе и мне нагоняя, – чуть слышно прошептала Глаша, не пытаясь вырвать сжатую Степой руку.
– Завтра, придешь к Шаманке?
– Не знаю, – были последними словами Глаши, перед тем как за ней опустился полог балагана Рукосуевых.
Еще долго не мог уснуть Степа в ту ночь, забывшись тревожным сном лишь перед рассветом. Снилось ему, как он шел с Глашей по цветущей степи, и не было ей ни конца и ни края.
Разбудил его отец, сдернув бесцеремонно полушубок.
– Вставай полуношник, косить пора.
Рядом со Степой спал без задних ног брат Мишка. Степа и не заметил, когда он вернулся.
– Просухарили с девчатами всю ночь, – ворчал добродушно отец, – и схватив за ногу, потянул, безвольного, словно тряпичная кукла, Мишку.
Продирая спросонья глаза, Мишка и Степа, позевывая, выбрались из балагана наружу. Сергунька крепко спал, разметав во сне руки. Хорошо ему, позавидовали братья, младшенький.
Отец Глаши отбивал косы, и как показалось Степе, поглядел на него этим утром иначе, не как всегда, по-отечески заботливым взглядом.
Нравилось Степе бывать в гостях у Рукосуевых живущих на Акатуе в бедной избушке. Не смущало его ни бедность, царящая в гостеприимном доме, ни убогость хозяйственных построек, так разительно отличавшихся от отцовского подворья, и паче того двора и дома деда Марка. У дяди Гоши всегда находилось