Приют Грез. Гэм. Станция на горизонте. Эрих Мария Ремарк

под голубым предвечерним небом. Она показалась Эрнсту не то королевой, не то чужедальней принцессой, и он уже не понимал, как мог так долго молча идти рядом с ней. И когда она мельком взглянула на него отсутствующим, серьезным взглядом, Эрнст почувствовал, как сильно забилось его сердце. Что же это было? Потом он вновь переключил все внимание на клавиши и стал вплетать серебряные звуки рояля в мелодичный голос, который все слушали, затаив дыхание. Казалось, никто из них уже не ощущал себя на земле: кругом раздавались лишь небесные звуки. И Эрнсту подумалось: пусть бы этот нежный голос звучал вечно. Миньона…

      – Отныне мы будем называть тебя Миньоной, – промолвил Фриц. – Миньона – любовное томление без конца и края.

      Когда Эрнст молча поцеловал руку Элизабет, ее глаза показались ему удивительно темными.

      Они еще немного поговорили о тоске, потом перешли к единственной теме, охватывающей все – весь мир и всю жизнь, рай и ад, – теме любви.

      – Любовь – высшая степень растворения друг в друге, – произнес Фриц. – Это величайший эгоизм в форме полного самопожертвования и глубокой жертвенности.

      – Любовь – это борьба, – возразил ему Эрнст. – И главная опасность – желание отдать себя целиком. Кто сделает это первым, тот проиграл. Нужно сжать зубы и быть жестоким – тогда победишь.

      – Да что ты, Эрнст! – воскликнул Фрид. – Любовь – это высшая красота в чистейшей форме. Любовь – это красота…

      – Любовь – это жертва и благостное служение, – сказала Элизабет.

      Возникла пауза.

      – А ты, Паульхен, пока еще ничего не сказала, – молвил Фриц. – Как ты понимаешь любовь?

      – Ах! – прозвучал в темноте голос. – К чему столько слов? Любовь – это любовь, только и всего! Все рассмеялись.

      – Паульхен в порядке исключения раз в кои-то веки сказала правду, – заметил Эрнст. – Тут даже спорить не о чем: любовь – она и есть любовь! Ее надо чувствовать, а не тратить попусту затасканные слова!

      Он порывисто встал, подскочил к роялю и воскликнул:

      – Шопен!

      Словно мерцающие чешуйки звезд, в окна влетели гомонящие гномики и, сплясав вокруг свечей, попадали в розы. Крошечные эльфы встали в хоровод и запели свои песни серебристыми голосами, чистыми и звонкими, как лесной ручей. Еще одна струящаяся, как бы бегущая по кругу мелодия, долгая ликующая нота, ферматой повисшая в воздухе, потом быстрые переливы вверх-вниз по звукоряду – и наваждение растаяло.