– Ты будешь комсомолец! – офицер ткнул сутулого человека пальцем в грудь.
– Нет! – истерично закричала сутулая спина в телогрейке голосом не моего отца. Немца крик не испугал, и экран обновился новым планом.
– Вот, детки, такая маленькая ролька со словами в кино называется эпизод, – пробормотал отец в свое оправдание.
На следующий день я старательно избегал выхода во двор: три раза наводил порядок на рабочем столе, читал, уединившись, пытался помогать бабушке на кухне, но в итоге заботливые родители выперли меня из дома, и я на ватных ногах направился к ожидавшим меня ребятам, которые уже все знали про трусливую спину в телогрейке посредине оккупированного Минска.
Мог ли думать мой отец, что его участие в киноэпизоде через десять лет обернется для меня целой главой глубоких детских сомнений и переживаний в жизни реальной.
С ребятами я в итоге договорился. Мы решили, что выводы будем делать после просмотра фильма «На дорогах войны», где он в шлеме танкиста.
– Может быть, он там погибает? – спросил меня кто-то с надеждой
– Нет, я спрашивал, не погибает, – ответил я с грустью.
Великодушие и всепрощение у русского человека определяется специальным звеном генетического кода. Уже минут через десять я играл с ребятами в войну, где снова падал в образе немецкого офицера. Падал смертельно раненый и вновь поднимался, прижимая к плечу оторванную руку, другие части тела, изображая смерть еще более остервенело, вероятно, уже не только за моих не воевавших дедов, но и за отца-аспиранта.
Ян Амос Коменский
С самого раннего детства я был очень задумчивым и странным ребенком. Задумчивость моя пугала родителей, ибо проявлялась она в том, что я мог долгими часами созерцать процессы, продолженные во времени и не предполагающие быстрого и часто выразительного результата. Я мог застыть на стуле на кухне у плиты и наблюдать, как нагревается вода в ведре. От начала и до самых крутых пузырей я смотрел на воду, если только меня не прогоняли с кухни по бытийным причинам.
Десять месяцев изо дня в день я сидел у окна и смотрел, как за ним, на месте последнего древесного дома с забором, огородом и дымом из трубы, стали строить двенадцатиэтажную кооперативную башню. Кажется, я даже дождался заезда первых жильцов и лишь тогда вернулся к привычной жизни маленького московского мальчика из Черемушек. Вернулся к нехитрым игрушкам, стал ходить в детский сад, обрел первых приятелей на детской площадке.
В детском саду я неожиданно нашел союзников в лице воспитателей. С восьми часов утра и до самого завтрака, который был у нас в начале десятого, детям не разрешалось играть друг с другом и вообще перемещаться по группе. Нас рассаживали