дряхлости (которой, может быть, еще и избавлюсь), достигнув, главное, сурово-бодрой – и сколько возможно бесстрастной! – старости, – могу возможно здраво о реальности рассуждать… Пока сильны мы – мы эгоистичны, – я разумею в основном мужчин (вот афоризм:
пока сильны мы, – мы эгоистичны, особенно мужчины) ….. Я отрицал почти всё в советской действительности по той причине, что
(мы) продолжали воевать и после войны, то есть не давали сильным жить в меру их сил, – и тем помочь жить лучше остальным!.. Я останавливался лишь перед ленинским величием: этот феномен, считал я, мне еще следует доизучить… точнее, доосмыслить… Весной 74-го я из партии, созданной Лениным, вышел по заявлению, – зане совсем утратила потенцию, – вышел, уже имея партстажа десять лет, – и двадцать лет почти – с 15-ти, – и в первые два года рьяного и искреннего, как «комсомольский бог» в школе,
ей служения (кроме всех прочих бесплатных работ по созданию энтузиазма в крупнейшей в крае школе, – я, как-никак, бесплатно написал после 8-го и 9-го класса по больше сотни характеристик комсомольских выпускникам, – без коих в вузы не принимали: то есть брал на себя отчасти функцию «творца», время
то такое их на восьмиклассника возлагало) … …Подавая в марте 74-го в Совгаванский горком заявление: прошу считать меня выбывшим из КПСС, поскольку по характеру работы не могу выполнять устав партии: регулярно платить членские взносы и посещать партсобрания, – я уже три года был промрабочим (штатным охотником) в Совгаванском госпромхозе, имея пару «красных» дипломов гуманитарных, и незаконченное высшее техническое «образование» впридачу (уже мог, например, рассчитать в контрольной работе конструкцию из ферм железнодорожного моста), – я придрался к формальности устава партии, высказать с политикой партии прямое несогласие опасаясь, – и все ж таки сильно рисковал: кегебисты всех в Совгавани знали, политработника (в комсомоле, в армии и самой партии) бывшего всех паче: могли бы к соболям, от сдачи ут`аенным, на транспорте придраться, – а это приравнивалось к валютным операциям, – и по законам тогдашним каралось строжайше… Кегебисты, позднее оказалось, меня даже молчаливо уважали: от своего беспартийного начальства сразу страдал: в совхоз под Хабаровск стали гонять, – а до того, как единственного в промхозяйстве члена партии, – не гоняли… Но это-то как раз в конечном счете и обернулось к благу, даже
четвертым моим счастьем стало: из-за него могу вот на компутере писать; (здесь заодно и о
пятом счастье – им явился… пожар второго этажа «дачи», четвертую мою библиотеку сгубивший, – зато к поэзии уже после 65-ти приобщивший)…
Подавая заявление из партии (и в прозе и в стихах давно всё в подробностях описал), имел на заднем плане еще принять в общественной жизни в меру сил своих участие, – если политика у нас все ж таки живее раскачается, – но мы предполагаем, а история располагает: она с желаньями одиночек не считается: аж на 11 лет и зим на охоте увяз, так затянулось мое таежное самоизгнание (зато теперь есть по конец жизни что вспоминать); тормозил бы еще годика три, кабы комуняки
