– Когда же приедут дети?
Я покачал головой.
– Они не смогут приехать. В другой раз.
– В другой раз, – эхом повторила ты и сникла.
Мы молча посидели ещё минут пятнадцать. Потом я проводил тебя в спальню. Ты уснула быстро, а я призраком бродил по пустому дому. Я не виню тебя в том, что он пуст.
Далеко за полночь я заперся в комнате на втором этаже и несколько часов рисовал акварелью один и тот же пейзаж: неровный зимний горизонт, подернутый серой дымкой, одинокое деревце вдали и небо, мутно-белое, какое бывает, когда выпадает первый снег. Затем я достал из дальнего угла ящика стола бутылку рома, – в ней оставалось меньше половины, – выпил, захмелел довольно быстро. Долго не решался открыть второй ящик. Открыл. Достал потёртый фотоальбом.
Я листал его до утра, глядел сквозь пелену слёз на тех людей. Да, на тех. Это уже – не мы. Вот они на берегу океана. Он, она, двое малышей на желтом песке. А за ними – белый парусник скользит вдаль. Вот они – в парке, возле пони. Тогда дети впервые прокатились на ней. Или в доме, за рождественским столом. Она мне нравится больше всего. Эта фотография – последняя в альбоме.
В то утро тоже был снег, помнишь? Ты собиралась свозить детей в магазин. Я ещё тогда подумал, что лучше подождать, пока расчистят дорогу, но ты так хотела купить им подарки. Я уступил. Мне позвонили часа через четыре. Я не виню тебя. Это дорога была слишком скользкой, шины старыми. Пикап занесло на повороте и выбросило за обочину в овраг. Ты ничего не смогла сделать. Я должен был настоять, не отпускать тебя. Это я виноват – не ты. Признаюсь, когда смотрел на тебя в больнице, я желал, чтобы ты умерла. Тогда я ненавидел тебя. Но у бога были другие планы. И ты открыла глаза. Через три месяца после аварии. Врачи сказали, ты ничего не вспомнишь и не запомнишь. Только обрывки прошлого будут всплывать в твоей памяти, но ты никогда не сможешь сложить из них полную мозаику.
Первое, что ты спросила, когда пришла в себя: «Где дети?». Я подошёл к твоей кровати, – ты была вся оплетена проводками и трубками, – зажал рукой твой нос и рот и держал. Твой взгляд я запомнил навсегда. Ты словно бы прощала меня. Но я не смог. Сбежал. Неделю не появлялся в больнице. А когда, наконец, пришёл, ты и правда ничего не помнила. И тогда я соврал. «Они выросли. Учатся. Далеко от нас», – сказал я. С тех пор я всегда так говорю, когда ты спрашиваешь, где они.
И вот вновь рождество. И первый снег. И небо в молочной дымке. Я спустился вниз, надел тебе на плечи пальто, чтобы ты не замёрзла. Ты бросила в меня снежок, звонко засмеялась. Все двенадцать лет я старался, чтобы ты была счастлива. Я завёл тебя в дом, заварил чай с имбирём. Ты обхватила кружку