– Вот ещё – влюблён! – сердилась Марина. – Лучше бы двойки исправил.
Однако настоящей злости на двоечника Вовку у неё не было. Наоборот, с ним было значительно проще, чем с отличником чеченцем Сулейменом, который девчонок совсем не замечал, а на её требования помочь девчонкам парты перевернуть, чтобы удобнее класс было убрать, высокомерно говорил:
– Не мужское это дело – уборка.
Вовка переворачивал парты по первому требованию, приговаривая:
– Командуешь тут, командуешь, а парту перевернуть не можешь. Понятно, девчонка, слабачка. Что с тебя взять?
Судя по Вовке и Толику, русские были людьми странными и не подчинялись никаким законам. Она же с детства только и слыхала: девушка не должна того, женщина не может этого, мужчина должен быть таким, а не другим. Особенно её раздражала необходимость носить на голове этот вечный платок и невозможность надеть брюки.
– Мама, ну почему нельзя брюки? В них так удобно, – спрашивала она мать.
– Потому что чеченка не может позволить себе такой вульгарный наряд, – спокойно отвечала та.
– Почему? – удивлялась Марина. – В адате такое сказано?
– Люди так говорят. Нельзя женщине выглядеть как мужчина.
– Ну а вот платок постоянно на голове зачем?
– Нам так положено. Мы же мусульмане, паранджи не носим, а вот платок нужен. Уважаемая женщина без платка быть не должна.
Однажды Марина поинтересовалась у Толика:
– Вот у кавказцев есть законы гор, а у русских есть такой закон, где бы говорилось, как надо жить?
– Есть у нас, доченька, закон. А как же? Моральный кодекс строителей коммунизма называется. Только хрен мы ложили на этот кодекс, особенно когда выпимши. Поняла?
Марина скоро это поняла. Толик трезвым любил поразглагольствовать о том, как они с Асет поставят детей на ноги, дадут им образование и станет у них Марина врачом, а Руслан тренером союзного значения. Захмелев же, он орал, что эти короеды объели его, Толика, до самого ствола и он не может себе позволить выпить самой лучшей «Столичной» водки, а травится этим проклятым вином. Но эта пьяная болтовня была пустяком на фоне того, что он позволял себе, стоило только Асет отвернуться. То ущипнёт Марину за начавшие наливаться ягодицы, то начнёт усаживать к себе на руки, а однажды, застав её в хлеву, он обхватил её сзади, больно сдавив начавшие наливаться груди.
– Ягодка моя, – шептал он, дыша ей в шею тяжёлым винно-водочным перегаром.
Перепуганная Марина сумела всё-таки вывернуться из липких объятий дядьки и, схватив стоявшие рядом вилы, совсем не по-детски закричала:
– Только тронь, я матери жаловаться не стану, заколю – и всё тут.
– С тебя,