По холлу станции разнесся режущий ухо звонок. Нехотя Людмила Петровна направилась к рабочему месту, продолжая держать мужичка с лопатой под своим пристальным контролем. Разместившись в командном кресле, она окинула взглядом приборную панель: все в норме. Двери медленно закрылись перед носом у спешившей изо всех сил парочки – смазливого юноши двадцати лет и его высокой худой подружки. «Не пощастило», – прокомментировала Людмила Петровна. Она могла исправить это досадное недоразумение одним лишь нажатием кнопки, однако ничего исправлять не собиралась: ее и так все устраивало. Почти все.
Едва фуникулер тронулся, из салона начали доноситься неизменно сопутствующие школьникам звуки: звонкий детский смех, нечленораздельные выкрики, включенная на чьем-то телефоне паршивая современная музыка. «Нічого, з цими сопляками розберуться самі пасажири», – подумала Людмила Петровна и принялась вглядываться в медленно приближающийся вагончик.
Шум усиливался. Видимо, Людмила Петровна переоценила пассажиров, которые стоически терпели детские шалости. Да ей и самой было не до примитивных развлечений малолеток. Пожалуй, рейс так бы и докатил до логического завершения, если бы к шуму не добавилось раскачивание вагона, явившееся следствием устроенных в салоне танцев. Людмила Петровна не выдержала. Схватив микрофон, она прорычала: «Ану, заспокоїлись мені там!», – с таким остервенением, что до конца рейса в вагоне не было слышно ни звука.
На обратном пути Екатерина Михайловна улыбалась какой-то незнакомой улыбкой – не то таинственной, не то злобной. Петровна почувствовала, что эта история добром не кончится и была, как оказалось, права, ибо в ожидавшем ее послании было вот что:
Когда я вышла из парадного, Плотницкий меня уже ждал. (И откуда он узнал мой домашний адрес? Не ты ли ему сказала?) Как оказалось, он и не собирался отвозить меня на работу! Он пригласил меня пообедать, так как якобы ничего не ел, и раз уж мы вот так случайно встретились (Тоже мне – «случайно»! ), то мы можем перекусить вместе. Уже бегу… Жди продолжения!
В душе у Людмилы Петровны творился сущий ад. Злость и боль разрывали на части ее одинокую душу, а обида душила мертвой хваткой: обида на жизнь в целом и на Игоря Яковлевича в частности. На жизнь за то, что на личном фронте у нее не складывалось, и вот уже семь лет она просыпалась в постели, подогретой лишь собственным телом; а на начальника за то, что он за ней никогда не заезжал и обедом не угощал. Женщина вывела на листочке три