Полынью пахнет хлеб чужой.
Однажды при Ахматовой стали обсуждать, кому справедливо, кому несправедливо дали Сталинскую премию.
– Оставьте, – сказала Ахматова, – их премия, кому хотят, тому дают.
…От счастья и славы
Безнадежно дряхлеют сердца.
Порядочный человек должен жить вне этого: вне поклонников, автографов, жен-мироносиц – в собственной атмосфере.
Поэт всегда прав.
Поэт – человек, у которого никто ничего не может отнять и потому никто ничего не может дать.
Пусть влюбленных страсти душат,
Требуя ответа,
Мы же, милый, только души
У предела света.
Радостно и ясно
Завтра будет утро.
Эта жизнь прекрасна,
Сердце, будь же мудро.
Рухнул в себя, как в пропасть!
Самое скучное на свете – чужие сны и чужой блуд.
С большой прямотой напросилась на комплимент.
– Скажите, Фаина, зачем понадобилось всем танкам проехать по грудной клетке старой женщины?
(Из разговора с Раневской в 1946 году, после публикации постановления ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград» об исключении поэтессы из Союза писателей)
Сколько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Слава… – это западня,
Где ни радости, ни света.
Слава – это значит, что вами обладают все и вы становитесь тряпкой, которой каждый может вытереть пыль.
Смерть – это не только горе, но и торжество и благообразие.
Стихи, даже самые великие, не делают автора счастливым.
Страшно выговорить, но люди видят только то, что хотят видеть, и слышат только то, что хотят слышать. На этом свойстве человеческой природы держится 90% чудовищных слухов, ложных репутаций, свято сбереженных сплетен. Несогласных со мной я только попрошу вспомнить то, что им приходилось слышать о самих себе.
Тайна поэзии в окрыленности и глубине, а не в том, чтобы читатель не понимал действия.
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
То змейкой, свернувшись клубком,
у самого сердца колдует,
то целые дни голубком
на белом окошке воркует,
то в инее ярком блеснет,
почудится в дреме левкоя…
Но верно и тайно ведет
от радости и от покоя.
Умеет так сладко рыдать
в молитве тоскующей скрипки,
и страшно ее угадать
в еще незаметной улыбке.
То пятое время года,
Только его словословь.
Дыши последней свободой,
Оттого что это любовь.
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках.
У